– Знаешь, – продолжал он, – а ты не похож на русских, живущих на Западе. Ты больше похож на татарина или на калмыка. Да, ты самый настоящий калмык.
Теперь, в студии, Дриоли снова посмотрел на юношу, который взял у него бокал с вином и осушил его залпом. Да, точно, лицо у него как у калмыка – широкоскулое, с широким крупным носом. Широкоскулость подчеркивалась и ушами, которые торчали в разные стороны. И еще у него были узкие глаза, черные волосы, толстые губы калмыка, но вот руки – руки юноши всегда удивляли Дриоли: такие тонкие и белые, как у женщины, с маленькими тонкими пальцами.
– Налей-ка еще, – сказал юноша. – Праздновать так праздновать.
Дриоли разлил вино по бокалам и уселся на стул. Юноша опустился на дряхлую кушетку рядом с женой Дриоли. Бутылки стояли на полу.
– Сегодня будем пить сколько влезет, – проговорил Дриоли. – Я исключительно богат. Пожалуй, схожу и куплю еще несколько бутылок. Сколько еще взять?
– Шесть, – сказал юноша. – По две на каждого.
– Отлично. Сейчас принесу.
– Я схожу с тобой.
В ближайшем кафе Дриоли купил шесть бутылок белого вина, и они вернулись в студию. Они расставили бутылки на полу в два ряда, и Дриоли откупорил их, после чего все снова расселись и продолжали выпивать.
– Только очень богатые люди, – сказал Дриоли, – могут позволить себе развлекаться таким образом.
– Верно, – сказал юноша. – Ты тоже так думаешь, Жози?
– Разумеется.
– Как ты себя чувствуешь, Жози?
– Превосходно.
– Бросай Дриоли и выходи за меня.
– Нет.
– Прекрасное вино, – сказал Дриоли. – Одно удовольствие его пить.
Они стали медленно и методично напиваться. Дело привычное, и вместе с тем всякий раз требовалось соблюдать некий ритуал, сохранять серьезность и притом что-то говорить, а потом повторять сказанное и хвалить вино. А еще важно было не торопиться, чтобы насладиться тремя восхитительными переходными периодами, особенно (как считал Дриоли) тем из них, когда начинаешь плыть и ноги отказываются тебе служить. Это был лучший период из всех – смотришь на свои ноги, а они так далеко, что просто диву даешься, какому чудаку они могут принадлежать и почему это валяются там, на полу.
Спустя какое-то время Дриоли поднялся, чтобы включить свет. Он с удивлением обнаружил, что ноги его пошли вместе с ним, а особенно странно было то, что он не чувствовал, как они касаются пола. Появилось приятное ощущение, будто он шагает по воздуху. Тогда он принялся ходить по комнате, тайком поглядывая на холсты, расставленные вдоль стен.
– Послушай, – сказал наконец Дриоли. – У меня идея.
Он пересек комнату и остановился перед кушеткой, покачиваясь.
– Послушай, мой маленький калмык.
– Что там у тебя еще?
– Отличная идея. Да ты меня слушаешь?
– Я слушаю Жози.
– Прошу тебя, выслушай меня. Ты мой друг – мой безобразный маленький калмык из Минска, а кроме того, ты такой хороший художник, что мне бы хотелось иметь твою картину, прекрасную картину…
– Забирай все. Бери все, что хочешь, только не мешай мне разговаривать с твоей женой.
– Нет-нет, ты только послушай. Мне нужна такая картина, которая всегда была бы со мной… всюду… куда бы я ни поехал… что бы ни случилось… чтобы эта твоя картина была со мной всегда…
Он наклонился к юноше и стиснул его колено.
– Выслушай же меня, прошу тебя.
– Да дай ты ему сказать, – произнесла молодая женщина.
– Вот какое дело… Напиши картину на моей спине, прямо на коже. А потом нанеси татуировку на то, что написал, чтобы картина всегда была со мной.
– Ну и идеи тебе приходят в голову!
– Я научу тебя, как татуировать. Это просто. С этим и ребенок справится.
– Я не ребенок.
– Прошу тебя…
– Да ты совсем спятил. Зачем тебе это нужно? – Художник заглянул в его темные, блестевшие от вина глаза. – Объясни, ради бога, зачем тебе это нужно?
– Тебе же это ничего не стоит! Ничего! Совсем ничего!
– Ты о татуировке говоришь?
– Да, о татуировке! Я научу тебя в две минуты!
– Это невозможно!
– Думаешь, я не понимаю, о чем говорю?
Нет, этого у молодого человека и в мыслях не было. Если кто и смыслил что-нибудь в татуировке, так это он, Дриоли. Не он ли не далее как в прошлом месяце разукрасил весь живот одного парня изумительным и тонким узором из цветов? А взять того клиента, с волосатой грудью, которому он нарисовал гималайского медведя, да так, что волосы на его груди стали как бы мехом животного? Не он ли мог нарисовать на руке женщину, да так, что, когда мускулы руки были напряжены, дама оживала и изгибалась самым удивительным образом?
– Одно тебе скажу, – заметил ему юноша, – ты пьян, и эта твоя идея – пьяный бред.
– Жози могла бы нам попозировать. Представляешь – портрет Жози на моей спине! Разве я не имею права носить на спине портрет жены?
– Портрет Жози?
– Ну да.
Дриоли знал – стоит только упомянуть жену, как толстые коричневые губы юноши отвиснут и задрожат.
– Нет, – сказала девушка.
– Жози, дорогая, прошу тебя. Возьми эту бутылку и прикончи ее, тогда станешь более великодушной. Это же великолепная идея. Никогда в жизни мне не приходило в голову ничего подобного.
– Что еще за идея?
– Нарисовать твой портрет на моей спине. Разве я не имею права на это?
– Мой портрет?
– Ню, – сказал юноша. – Тогда согласен.
– Ну уж нет, только не это, – отрезала молодая женщина.
– Отличная идея, – повторил Дриоли.
– Идея просто безумная, – сказала Жози.
– Идея как идея, – заметил юноша. – И за нее можно выпить.
Они распили еще одну бутылку. Потом юноша сказал:
– Ничего не выйдет. С татуировкой у меня ничего не получится. Давай лучше я просто нарисую ее портрет на твоей спине, и носи его сколько хочешь, пока не примешь ванну. А не будешь больше никогда мыться, так он всегда будет с тобой, до конца твоих дней.
– Нет, – сказал Дриоли.
– Да. И в тот день, когда ты решишь принять ванну, я буду знать, что больше ты не дорожишь моей картиной. Пусть для тебя это будет испытанием – ценишь ли ты мое искусство.
– Мне все это не нравится, – сказала молодая женщина. – Он так высоко ценит твое искусство, что не будет мыться много лет. Пусть уж лучше будет татуировка. Но обнаженной позировать не буду.
– Пусть тогда будет одна голова, – сказал Дриоли.
