– Вот из чего делают лакричные конфеты, – сказал он. – Из крысиной крови, на больших шоколадных фабриках.
И снова то же сочное шлепанье мокрых губ, тот же гортанный голос, та же липкость, когда он произнес слово «лакомства».
– А что плохого в капле крысиной крови? – спросил крысолов.
– Вы говорите так, что противно становится, – сказал ему Клод.
– Ага! Но ведь это правда. Вы и сами ее много раз ели. Лакричные шнурки и батончики – все это делается из крысиной крови.
– Спасибо, но мы не желаем этого слышать.
– Она варится в огромных котлах, кипит и пузырится, ее помешивают длинными баграми. Это один из самых больших секретов шоколадных фабрик, и никто его не знает – никто, кроме крысоловов, которые поставляют им ее.
Неожиданно он заметил, что публика его больше не слушает, что наши лица стали враждебными, покраснели от гнева и омерзения. Он резко умолк и, не говоря ни слова, повернулся и побрел в сторону дороги, двигаясь крадучись, точно крыса, и шаги его не были слышны на подъездной дорожке, хотя она и была посыпана гравием.
Солдат
Ночь была чернее черного, и ему не составило труда вообразить себе, что значит быть слепым; царил полный мрак, даже силуэты деревьев не просматривались на фоне неба.
Со стороны изгороди, из темноты до него донеслось легкое шуршание, где-то в поле захрапела лошадь и негромко ударила копытом, переступив ногами; и еще он услышал, как в небе, высоко над его головой, пролетела птица.
– Джок, – громко сказал он, – пора домой.
И, повернувшись, начал подниматься по дорожке. Собака потянула его за собой, указывая путь в темноте.
Уже, наверное, полночь, подумал он. А это значит, что скоро наступит завтра. Завтра хуже, чем сегодня. Хуже, чем завтрашний день, вообще ничего нет, потому что он превратится в день сегодняшний, а сегодня – это сейчас.
Сегодня был не очень-то удачный день, особенно с этой занозой.
Ну ладно, хватит, сказал он самому себе. Сколько можно думать об одном и том же? Надо ли возвращаться к этому снова и снова? Подумай для разнообразия о чем-нибудь другом. Выбросишь из головы мрачную мысль, на ее место тотчас приходит другая. Возвратись лучше мысленно в прошлое. Вспомни о далеком беззаботном времени. Летние дни на берегу моря, мокрый песок, красные ведерки, сети для ловли креветок, скользкие камни, покрытые морскими водорослями, маленькие чистые заводи, морская ветреница, улитки, мидии; или вот еще – серая полупрозрачная креветка, застывшая в зеленой воде.
Но как же все-таки он не почувствовал, что занозил ступню?
Впрочем, это не важно. Помнишь, как ты собирал каури
[41] во время прилива, а потом нес их домой, притом каждая казалась драгоценным камнем – такими совершенными они были на ощупь, будто кто-то их выточил; а маленькие оранжевые гребешки, жемчужные устричные раковины, крошечные осколки изумрудного стекла, живой рак-отшельник, спинной хребет ската; однажды – никогда этого не забыть – ему попалась отполированная морскими волнами, иссохшая человеческая челюсть с зубами, казавшимися такими прекрасными среди раковин и гальки. Мама, мама, посмотри, что я нашел! Смотри, мама, смотри!
Однако вернемся к занозе. Жена была явно недовольна.
– Что это значит – не заметил? – с презрением спросила она тогда.
– Да, не заметил, и все.
– Не хочешь ли ты сказать, что, если я воткну тебе в ногу булавку, ты и этого не почувствуешь?
– Этого я не говорил.
И тут она неожиданно воткнула в его лодыжку булавку, с помощью которой вынимала занозу, а он в это время смотрел в другую сторону и ничего не чувствовал, пока она не закричала в ужасе. Опустив глаза, он увидел, что булавка наполовину вошла в щиколотку.
– Вынь ее, – сказал он. – Как бы не началось заражение крови.
– Неужели ты ничего не чувствуешь?
– Да вынь же ее!
– Неужели не больно?
– Больно ужасно. Вынь ее.
– С тобой что-то происходит!
– Я же сказал – больно ужасно. Ты что, не слышишь?
Зачем они так с ним?
Когда я был возле моря, мне дали деревянную лопатку, чтобы я копался в прибрежном песке. Я вырывал ямки размером с чашку, и их заливало водой, а потом и море не смогло добраться до них.
Год назад врач сказал:
– Закройте глаза. А теперь скажите, я двигаю вашим большим пальцем ноги вверх или вниз?
– Вверх, – отвечал он.
– А теперь?
– Вниз. Нет, вверх. Пожалуй, вверх.
Странно, с чего это нейрохирургу вздумалось вдруг забавляться с пальцами чужих ног.
– Я правильно ответил, доктор?
– Вы отлично справились.
Но это было год назад. Год назад он чувствовал себя довольно хорошо. Того, что происходит с ним сейчас, прежде никогда не было. Да взять хотя бы кран в ванной.
Почему это сегодня утром кран в ванной оказался с другой стороны? Это что-то новенькое.
В общем-то, это не так уж и важно, но любопытно все-таки знать, как же это произошло.
Можно подумать, это она переставила кран, взяла гаечный и трубный ключи, пробралась ночью в ванную и переставила.
Вы действительно так думаете? Что ж, если хотите знать, так и было. Она так себя ведет в последнее время, что вполне могла пойти и на такое.
Странная женщина, трудно с ней. Причем обратите внимание, раньше она такой не была, но теперь-то какие могут быть сомнения в том, что она странная, а трудно с ней так, что и не сказать. Особенно ночью.
Да-да, ночью. Хуже ночи вообще ничего нет.
Почему ночью, лежа в постели, он теряет способность осязать? Однажды он опрокинул ночник, она проснулась и от неожиданности села в кровати, тогда он попытался нащупать в темноте лампу, лежавшую на полу.
– Что ты там делаешь?
– Ночник уронил. Извини.
– О боже! – сказала она. – Вчера он уронил стакан с водой. Да что с тобой происходит?
Как-то врач провел перышком по тыльной стороне его руки, но он и этого не заметил. Однако, когда тот царапнул его руку булавкой, он что-то почувствовал.
– Закройте глаза. Нет-нет, вы не должны подглядывать. Крепко закройте. А теперь скажите – горячо или холодно?
– Горячо.
– А так?
– Холодно.
– А так?
– Холодно. То есть горячо. Ведь горячо, правда?
– Верно, – сказал врач. – Вы отлично справились.
Но это было год назад.
