"Какой от них прок? Да еще иронически усмехаются, губы кривят, насмешничают… Да еще и разговаривают промеж себя на каком-то тарабарском языке… То ли дело "народный академик" Лысенко! Сволочь, конечно, но свой парень, наш. Вон обещает вскорости всю нашу страну мясом завалить. А что? Чем черт не шутит? Может и получится, а?" (22).
Младшее поколение Хрущевых не было согласно с такими мыслями, и дети партийного лидера продолжали донимать отца расспросами, не повредит ли стране возникшая у него любовь к Лысенко:
"Вот и пух он, Никита Сергеевич: пух, мрачнел, багровел, огрызался, как затравленный волк, от наседавшей на него со всех сторон родни, что-то несвязное такое возражали А потом как грохнет кулаком по столу! Как закричит в полном бешенстве, уже почти теряя, видимо, сознание…
— Ублюдки! Христопродавцы! Сионисты! — бушевал советский премьер… Дрозофиллы! Ненавижу! Ненавижу! Дрозофиллы! Дрозофиллы-ы-ы-ы — будь они прокляты!
Ни до, ни после — его таким больше никогда не видели".
Повлиять на отца дети не смогли, и Хрущев, пока оставался у власти, продолжал покровительствовать Лысенко и давить генетиков. Уже живя в Америке, мне привелось услышать от сына другого лидера партии, Серго Анастасовича Микояна, что рассказанное Шмелевым правильно передает атмосферу в доме Хрущева. Серго однажды присутствовал во время аналогичной сцены в семье Хрущева. При этом Серго Микоян, живший с родителями в квартире, располагавшейся под квартирой Сталина в том же подъезде и потому знавший многое из того, что было скрыто за Кремлевскими стенами, высказал мнение, что в семье Сталина даже подобия таких разговоров между отцом и детьми быть не могло — им приходилось, в крайнем случае, молчать, но возражать они ни в коем случае не смели. Диктаторский режим означал диктат для всех (23).
Это объясняет, почему идти напролом и начать доказывать своему тестю его неправоту Юрий Андреевич Жданов не решился. Не очень охотно и не совсем прямо он мне об этом сказал в 2004 году во время нашей последней с ним встречи в Ростове. По его словам, понимая недоказанность умозаключений Лепешинской, он надеялся, что, во-первых, дикость её утверждений взорвет биологов и заставит их восстать против абсурдности "морковной философии горе-новаторши", как Жданов выразился, а, во-вторых, прецедент с выдвижением нового "революционера в биологии" ослабит позиции главного "революционера" — Лысенко и породит трения в стане "мичуринцев". Он не знал тогда, что "теория Лепешинской" была нужна Лысенко для его собственных "теорий". Юрий Андреевич сказал мне также, что видел еще одну возможность повлиять на ситуацию — заполучить четкие свидетельства ошибок Лепешинской. С этой целью он попросил конфиденциально по крайней мере двух крупных биологов провести эксперименты, которые бы продемонстрировали неверность Лепешинской. Но ученые вместо того, чтобы тратить драгоценное время на перепроверку бесспорно бредовых идей, ограничились лишь словесными отверганиями Лепешинской. Начальнику сектора науки ЦК партии пришлось выполнить поручение Сталина и отдать распоряжение провести помпезное собрание ученых, посвященное признанию правоты Лепешинской в вопросе, отвергнутом учеными
.
22-24 мая 1950 года в Москве собрали специальное совещание биологического отделения Академии наук СССР и руководства Академии медицинских наук и ВАСХНИЛ. Оно было посвящено обсуждению проблемы живого вещества и развития клетки. Как вспоминала Лепешинская:
"В самый тяжелый момент, когда последователи немецкого реакционера, идеалиста в науке Вирхова, перешли к аракчеевским методам борьбы, ико мне на помощь пришел отдел науки ЦК ВКП(б), под руководством которого Академией наук СССР было созвано совещание биологического отделения…" (24).
Председательствовал почти на всех заседаниях академик-секретарь биологического отделения АН СССР Александр Иванович Опарин, получивший известность после публикации в 1924 году брошюры "Происхождение жизни" (25). В президиуме восседал Лысенко. Опарин хорошо понимал правила игры и всеми силами угождал Сталину и Лысенко. Опаринский "установочный доклад" был полностью предопределен указаниями из аппарата ЦК партии:
"…такая постановка вопроса возможна только в Советском Союзе. Нигде в капиталистическом мире принципиально не могут быть осуществлены такого рода попытки, просто уже вследствие определенной идеологической установки, определенных подходов к самой проблеме жизни" (26).
Слова о преимуществе социальной системы, при которой только и возможны такие "высоты в постижении жизненных процессов", повторили рефреном все 27 выступивших. Видимо страх перед репрессиями был так силен, что не нашлось ни одного ученого, привлеченного функционерами из партийных органов, кто бы, выйдя на трибуну, вместо дифирамбов Лепешинской развенчал бы её тезисы. Никто не сказал слова в защиту оскверненной науки, даже такие люди как академики А. Д. Сперанский и Н. Н. Аничков или профессор С. Е. Северин — грамотные специалисты, отлично понимавшие, в какую грязь они втаптывают навсегда свое имя
. Единодушно они захваливали с жаром заведомый бред, представляя Лепешинскую как автора выдающегося открытия. Всё обсуждение проходило под прикрытием лозунга Сталина: "Ломать старые традиции, нормы, установки, когда они превращаются в тормоз для движения вперед".
Длинным было выступление Лысенко. Эту речь он потом несколько раз перепечатывал в разных изданиях (27). Он произносил примитивные фразы, которые можно было ожидать от темных крестьян, никогда ничему всерьез не учиввшихся, но которые любят временами поразглагольствовать с большим апломбом, с твердокаменной уверенностью:
"Нам ясно, — сказал он, — что когда произносишь слово "развитие", то это всегда должно связываться с тем, что все, что способно развиваться, имеет начало и конец. По старой же теории, которая утверждает, что клетка развивается только из клетки, начала клетки якобы не бывает, она всегда происходит из клетки. Такое представление не научно, оно не соответствует действительному развитию не только живой природы, но и вообще всей природы…
Правильное теоретическое представление, что клетки могут развиваться и из вещества, не имеющего клеточной структуры, теперь экспериментально обосновано работами Ольги Борисовны Лепешинской. В этом большая заслуга Ольги Борисовны" (28).
Он уверял, что "теоретическая основа" его домыслов о зарождении одним видом других видов, "та же, что и для материала, добытого Ольгой Борисовной Лепешинской":
"Каким путем это происходит? Можно ли себе представить, что, например, клетка тела пшеничного растения превратилась в клетку тела ржи?
Этого я себе не могу представить. Этого быть не может.
Мы себе представляем это дело так: в теле пшеничного растительного организма… зарождаются крупинки ржаного тела. Но это зарождение происходит не путем превращения старого в новое, в данном случае клеток пшеницы в клетки ржи, а путем возникновения в недрах тела данного вида, из вещества, не имеющего клеточной структуры, крупинок тела другого вида. Эти крупинки вначале также могут не иметь клеточной структуры, из них уже потом формируются клетки и зачатки другого вида.
