В свое время Павлов решил, что от изучения выработки условных рефлексов путем повторения одинаковых раздражителей и стимулов нужно пойти дальше — узнать, сохраняются ли выработанные заново условные рефлексы в наследственной памяти, наследуются ли они потомками тех животных, которые прочно усвоили эти новые поведенческие реакции. С этой целью он поручил одному из учеников изучить возможность такого наследования и во время поездки на Запад объявил, что в его лаборатории наследование рефлексов доказано.
Тогда к Павлову в Колтуши приехали Н. К. Кольцов с женой (изучавшей поведенческие реакции) и провели несколько часов в беседе на эту тему, призывая более тщательно спланировать опыты, продумать постановку контрольных экспериментов, которые бы исключили возможность ошибки. Павлов прислушался к советам Кольцова, сотрудники в Колтушах повторили опыты и и убедились, что вывод о наследовании условных рефлексов был ошибочным. Нет такого наследования. Павлов заинтересовался генетикой, понял её важность и даже распорядился установить в Колтушах перед зданием его института не один, а два памятника: один — главному объекту его экспериментов, собаке, а второй — Иоганну Грегору Менделю, создателю генетики (памятник Менделю после позорной сессии ВАСХНИЛ уничтожат).
Правда, о ненаследуемости условных рефлексов Павлов объявил только в лаборатории. Сообщение одного из слышавших его заявление появилось в советской газете, но за своей подписью Павлов до смерти, наступившей в 1936-м году, ни слова напечатать не успел.
Для Сталина же вопроса о том, наследуются ли вырабатываемые у человека нормы поведения, не было. Он не раз называл аксиомой, что незаменимых нет, что все люди лишь "винтики в государственной машине", их можно заменять, подгонять к системе, настраивать и налаживать, а результаты настройки и наладки должны передаваться следующим поколениям. Условные рефлексы должны непременно наследоваться, среда не только формирует сознание нового СОВЕТСКОГО, СТАЛИНСКОГО человека, но и должна оставлять след в поведении следующих поколений страны. Он полагал, что лишь всякие там зарубежные вейсманисты-морганисты отрицают это краеугольное положение, поэтому пора навести порядок в физиологии высшей нервной деятельности и объявить принародно устами ведущих советских физиологов, что советская наука полностью обосновала вывод о наследуемости условных рефлексов. Бесконечные разговорчики вейсманистов-морганистов о том, что среда не влияет на гены, что она не может изменять природу человека, нужно было окончательно отбросить, чтобы добиться и в этой сфере — важнейшей для борьбы за воспитание советских людей — установления примата социалистической идеологии.
В 1949 году подошел срок отпраздновать столетие со дня рождения И. П. Павлова. Сталин решил воспользоваться этим поводом и объявить советским ученым на специально созванной "Павловской сессии", что возникающие под влиянием изменений условий жизни навыки наследуются (имя Павлова было притянуто за уши к проблеме, волновавшей Сталина, ведь Павлов не мог возразить против неверного толкования его взглядов, так как скончался за 13 лет до этого). Кстати, по ходу дела не могу не поделиться поразившим меня рассказом одного из видных советских физиологов, ученика А. А. Введенского, профессора Ильи Аркадьевича Аршавского (1903–1996), включенном им в воспоминания о "Павловской сессии". Данный сюжет из рассказа Аршавского, хотя и не относится к той сессии, важен для характеристики порядков в сталинской империи:
"В 1936 г. Павлов как гражданин и патриот мог откровенно сказать то, что смогло бы помешать [Сталину] в 1937 г. Поэтому перед 37-м годом не стало ни Павлова, ни Горького. Я знаю, что от начала до конца болезни Павлова при нем находился В. Галкин, который считал себя как учеником Павлова, так и учеником Сперанского. В 1937 или 1938 г. Сперанский рассказал мне, ссылаясь на Галкина, о том, что при лечении Павлова, который хотя и был болен, но уже выздоравливал (вообще он был "скроен" не менее, чем на 100 лет), были заменены все врачи. Павлов сделал свое дело и был убран, а его учение должно [было] быть сохранено. Всю физиологию надо было мобилизовать на разработку того, чем занимался Павлов, на "стимул — реакцию", с использованием тех же павловских методов" (5).
Вот как определил в 1994 году И. А. Аршавский, почему Сталин назвал сессию "Павловской":
"Думаю, что Сталина устраивала в учении Павлова формула "стимул — реакция", позволяющая рассматривать человека как простой автомат, поведением которого можно легко управлять. Если бы Сталин не считал, что павловское учение дает возможность научно обосновать ту рабскую психологию, которая была ему необходима, никакой Павловской сессии не состоялось бы. Конечно, сам Павлов не понимал, что его учение может быть использовано в политических целях. Но сам Павлов не нужен был Сталину. Я бывал на так называемых павловских средахи Павлов был гражданин и патриот в самом высоком смысле слова. и Сталину нужно было обоснование психологии автомата ("чего изволите")" (6).
Сталин вызвал к себе Ю. А. Жданова — своего тогдашнего зятя и начальника Отдела науки ЦК партии и объяснил задачу: использовать предлог — празднование столетия со дня рождения Павлова — и наказать тех, кто ведет науку в неверном направлении и не признает роли среды на наследственность, или другими словами, наследования условных рефлексов. Жданову пришлось приступить к новой позорной и даже попросту грязной работе: сбору наветов на лучших ученых и поиску тех, кто не погнушается на такую грязь пойти. Не составило большого труда найти готовых выступить с обвинениями крупных ученых в том, что они "отошли от Павловского учения".
Новое собрание ученых надлежало провести столь же помпезно, как сессию ВАСХНИЛ в 1948-м году — непокорившихся нужно было ославить, осмеять и запугать, а послушных и податливых заставить выступить с речами, позорящими "отступников от правильной линии партии".
Выполняя сталнское поручение, Ю. А. Жданов отправил 28 сентября 1949 года, накануне 100-летия со дня рождения И. П. Павлова, тестю письмо:
"Товарищу Сталину И. В.
В эти дни по всей нашей стране широко отмечается столетняя годовщина со дня рождения академика Павлова. В статьях и выступлениях много говорится о значении его великого учения. Однако совершенно обходится вопрос: правильно ли у нас развивается павловское наследство? Факты свидетельствуют о том, что в этом деле у нас имеется серьезное неблагополучие. Около трехсот научно-исследовательских медицинских учреждений в той или иной степени занимаются физиологией, однако успехи медицины более чем скромны, они явно не соответствуют такой огромной трате сил и средств. Одна из причин этого, как мне кажется, заключается в слабом использовании идей Павлова, в целом ряде попыток отвергнуть и опровергнуть его учение.
Я просил бы Вас, товарищ Сталин, ознакомиться с моей запиской, посвященной этому важному вопросу" (8).
В приложенной к письму записке Жданов назвал троих обвиняемых (наверняка предварительно получив от тестя указание, кого следует определить поименно): Леона Абгаровича Орбели (1882–1958), Лину Соломоновну Штерн (1878–1968) и Ивана Соломоновича Бериташвили (1875–1974). Все трое были людьми в советской и мировой науке видными и признанными.
