"Наше (советское) направление противоположно, резко враждебно идейно-методологическим основам клеточной патологии Вирхова, клеточной физиологии Ферворна и всем другим метафизическим и идеалистическим направлениям в зарубежной физиологии от Эрлиха до Вейсмана, Менделя, Моргана, ибо вейсманизм-морганизм и вирховианство во всех его разновидностях — родные братья" (7).
Чуть позже в том же 1950-м году он примкнул к тем, кто прославлял Лепешинскую, и выступил среди её главных восхвалителей на совещании по живому веществу. В тот момент он ничего значительного для себя лично выиграть не смог. Поэтому он включился теперь в политиканские игры на новом поприще — "борьбе за павловское учение", но опять не только не выиграл, а проиграл, другие "борцы" оказались успешнее и даже принялись, как мы увидим чуть ниже, позорить Сперанского.
Главными выступающими на сессии Жданов отобрал К. М. Быкова, А. Г. Иванова-Смоленского, Э. Ш. Айрапетьянца и Э. А. Асратяна. Заполучив их согласие, он с тщанием начал готовить сценарий будущей сессии. О её созыве ученых известили заранее: 8 июня 1950 года в "Медицинском работнике" появилось сообщение: "Научная сессия по проблемам физиологического учения акад. И. П. Павлова" (12), в котором было сказано, что "Президиум АН СССР и АМН СССР приняли решение провести сессю с 28 июня по 3 июля с. г. в Москве" (интересно, что до этого в нескольких номерах газеты появлялись статьи об А. Д. Сперанском — хвалебные сменялись критическими, закулисная борьба шла по нарастающей, началась она с того, что академик-секретарь президиума АМН СССР С. Саркисов, также навещавший не раз Ю. А. Жданова в ЦК партии, напечатал за три месяца до описываемых сейчас событий (еще в феврале 1950 года) статью "Учение И. П. Павлова и медицинская наука", в которой проговорился, что "Президиум АМН СССР наметил конкретные меры выкорчевывания антинаучных идеалистических теорий…", в которой особо подчеркивал "решающую роль акад. А. Д. Сперанского в привлечении внимания к недооценке теорий Павлова" (13).
В назначенный день сессия открылась (14) речью президента Академии Наук СССР С. И. Вавилова, безропотно произнесшего всё, что от него требовали партийное начальство (была напечатана на следующий день в "Медицинском работнике" (15)). Патетически звучали заключительные слова его речи:
"…Наш народ и все передовое человечество не простят нам, если мы не используем должным образом богатства Павловского наследия… Товарищи, я призываю участников сессии к творческой борьбе мнений, к свободе критики, не взирая на установившиеся авторитеты, несмотря на давние традиции, невзирая на лица и Нет сомнения, что возвращение на верную Павловскую дорогу сделает физиологию наиболее действенной, наиболее полезной для нашего народа, наиболее достойной Сталинской эпохи строительства коммунизма. Слава гению Павлова! Да здравствует вождь народов, великий ученый и наш учитель во всех важнейших начинаниях, товарищ Сталин!"
Затем с жесткими партийными порицаниями отступникам от сталинской линии выступил вице-президент медицинской академии И. П. Разенков. По его словам,
"Институт Эволюционной физиологии и патологии высшей нервной деятельности им. Павлова, во главе которого стоит академик Л. А. Орбели, не поднял на должную высоту разработку идей Павлова и в этом институте подвизались морганисты-вейсманисты, направление работ которых противоречило основным теоретическим идеям Павлова в учении о наследовании приобретенных условных рефлекторных реакций" (16)
Главные доклады сделали К. М. Быков (17) и А. Г. Иванов-Смоленский. Оба гневно порицали Орбели и других провинившихся. Быков, в частности, сказал, что "Л. А. Орбели не направил… коллектив работников на развитие прямых Павловских идей, на борьбу с влиянием западноевропейских и американских буржуазных теорий", а Иванов-Смоленский заявил, что "постановкой вопроса о путях дальнейшей разработки научного наследия И. П. Павлова, о своевременности и необходимости критического подхода к создавшемуся здесь положению мы были обязаны Центральному Комитету ВКП(б), великому корифею и знаменосцу передовой советской науки товарищу Сталину".
В кулуарах совещания в день его открытия стали говорить, что доклад Быкова лично просмотрел Сталин и внес в него свои поправки. Быков вроде бы вслух ничего не говорил, но когда его спросили в лоб, согласно покивал головой (18). Таким образом, как и во время проведения сессии ВАСХНИЛ в августе 1948 года или сессии трех академий по живому веществу Лепешинской, Сталин повел себя очень заинтересованно. Он решил лично проверить, достаточно ли аргументированно и правильно "робкий" Быков изложил его собственные взгляды и мысли и внес нужные коррективы в быковский текст. Пустить на самотек "Павловскую сессию" он не мог. Сессия была воистину сталинской, а павловской лишь по названию.
Обвинения в извращении учения Павлова были предъявлены не только Орбели, Бериташвили и Штерн, но и П. К. Анохину, А. Д. Сперанскому, А. Г. Генецинскому и другим. С жаром и гневными порицаниями в адрес провинившихся выступили Айрапетьянц, Асратян и многие другие. Вице-президент АМН Н. Н. Жуков-Вережников обвинил отступников от "Павловского учения" в том, что они "неустанно припадают к грязному источнику американской лженауки" (19).
Поведение обвиняемых также в основном не отошло от сценария, подготовленного Сталиным как главным режиссером и Ждановым как его помощником. Л. С. Штерн не могла появиться в зале, так как была помещена в тюрьму, Бериташвили в Москву не приехал, и было зачитано его спокойное и касавшееся действительно научной стороны дела письмо, а остальные из числа подвергнутых разносу выходили к трибуне и униженно каялись в грехах, вымаливая пощаду. П. К. Анохин соблюл правила игры лучше других: он не только согласился с правотой обвинений в свой адрес, содержавшихся в докладе Быкова, но указал еще и на другие свои ошибки, пропущенные Быковым. Лишь один Орбели в своем первом выступлении оборонялся и пытался сохранить достоинство ученого. Но затем на трибуну вышел Л. Н. Федоров (как уже было сказано, приставленный в свое время к Павлову в качестве партийного соглядатая и надзирателя) и напал на непокорившегося:
"… Леон Абгарович осмелился бросить здесь упрек, что, видите ли, с ним обращаются, как с преступником, как с подсудимым. Что это, как не недостойная демагогия? Я возмущен этой постановкой вопроса. и Леон Абгарович своих ошибок не признает, он заранее авансирует, что он непогрешим. Что это, как не потеря чувства скромности, ответственности перед нашей страной, нашим советским народом, нашей партией и нашей советской наукой?"
Додавливать Орбели с требованием покаяться выступило еще несколько отряженных на это партийными властями участников спектакля. Доверенные люди "товарища Сталина" — и те кто выступали с трибуны, и те, кто увещевали Орбели за кулисами — своего добились. Орбели стало ясно, что не ему одному лично грозят серьезные кары, что и его сотрудников ждут беды. Надо было спасать хотя бы их. Поняв это, на последнем заседании Орбели произнес фразы о том, что признает свои ошибки. Но говорил он без самоунижения, даже сослался на твердо признанные мировой наукой принципы, и не произнес ритуальных клятв. Поэтому главный назначенный Сталиным к руководству сессией К. М. Быков в своем заключительном слове не мог пройти мимо такого поведения академика и генерала. Быков продолжил клеймить не до конца покорившегося, заявив, что, видите ли, все участники сессии из числа критикуемых искренне раскаялись, а Орбели не до конца признал поражение, уходит от прямо поставленных перед ним партийных упреков, продолжая твердить, что он сторонник позиций, признанных мировой наукой. Эта видная всем в зале внутренняя несгибаемость Орбели, то, что он держался с достоинством, а также упоминание выводов, укоренившихся в западной науке, взорвали Быкова:
