Дальнейшее сопротивление Деборина сломило выступление Е. Ярославского, которого кто-то снабдил выдержкой из статьи Деборина "Философия Маха и русская революция", напечатанной двумя с лишним десятилетиями раньше (в 1908 году) в органе меньшевиков "Голос социал-демократа". В ней Деборин написал, что ленинский стиль пронизан "романтическим революционным и мелкобуржуазным радикализмом" и что "печать субъективизма и "волюнтаризма" лежит на всей тактике так называемого большевизма". Это был страшный удар, удар ниже пояса. С тех лет, когда Деборин так высказывался о Ленине, он сотни раз показывал, что ушел от своих молодых взглядов и стал честным сторонником большевизма. Однако Ярославскому нужно было представить оппонента лишь перекрасившимся врагом, анти-ленинцем. А сейчас, после смерти Ленина, особенно в условиях, когда Сталин строил из себя самого верного ленинца и не переставал твердить, что он — защитник всего Ленина от всяческих врагов, взгляды анти-ленинцев рассматривались как наиболее враждебные сталинским взгляды. Поэтому утверждение, что в сонме врагов окопался перекрасившийся враг — Деборин, было на руку Сталину.
Далее Ярославский обвинил Деборина в том, что тот не может найти общего языка с "молодыми товарищами по философским поискам", назвав поименно этих "молодых товарищей" — Митина, Юдина и Ральцевича и добавив, что "такое ревнивое отношение к новым растущим силам опасно, прямо гибельно, нельзя так воспитывать новые кадры" (25). В стенограмме, после этих слов стояла ремарка "Аплодисменты" (26). Из слов Ярославского становилось очевидным, что Деборин не только враг по принципиальным партийным позициям, но что и как научный лидер он потерпел фиаско и должен быть отстранен от руководства институтами, кафедрами, академиями и журналами.
За Ярославским на трибуну вышел специально приехавший на заседание президиума Комакадемии нарком просвещения Украины и член ЦК ВКП(б) Микола Олексiйович Скрипник (чаще его фамилию писали как Скрыпник) и стал вспоминать, как, будучи в ссылке, слышал, что Деборин выступил против большевиков. Скрыпник был ярчайшим представителем украинских революционеров, одним из создателей партии большевиков Украины, поработал председателем правительства Украины, побывал на постах украинских наркомов юстиции, рабоче-крестьянской инспекции, внутренних дел, был фактическим автором украинской конституции и реформы орфографии украинского языка, "направлял процесс создания базовых документов функционирования тогдашнего украинского общества — гражданского, уголовного, земельного, семейного кодексов и т. п.", как сейчас сказано в Википедии. На 16-м съезде ВКП(б) он единственный выступал дважды. Он пользовался уважением за высокую образованность и постоянное желание сдружить народы Украины и России, хотя постоянно боролся за украинизацию руководства республики. В тот момент Сталин старался приблизить его к себе, что и объясняет, каким образом он появился на этих заседаниях. Скрыпник присоединился к оценкам ошибок Деборина, высказанных Ярославским (судьба самого Скрыпника была печальной: через три года сталинские подпевалы на Украине затравили его, и он застрелился в 1933 году в своем кабинете).
Конечно, ссылки на статью 1908 года не имели никакого отношения к сути дискуссии, шедшей в 1930 году. Поэтому упоминание о ней не могло ни укрепить позиции сторонников механизма или "диалектики", ни ослабить их. Но это был испытанный метод для деморализации оппонента, запугивания его тем, что он якобы двуличен, что он накидывает на себя маску марксиста-ленинца, будучи по своей сути идейным врагом. Именно этого добились Митин, Ярославский и Скрыпник. Первые же слова заключительного выступления Деборина были словами нешуточно напуганного человека:
"… я должен здесь со всей силой подчеркнуть, что я целиком согласен с самым резким осуждением, с самой резкой квалификацией, какую только большевик-ленинец может дать этой [моей] статье; никаких на этот счет расхождений у меня с т. Ярославским или т. Скрыпником нет. К этому я прибавлю, что я отношусь не только к этой статье, но и ко всему своему меньшевистскому прошлому с той же оценкой и с тем же осуждением, с каким т. Ярославский и т. Скрыпник отнеслись к этой статье" (27).
Если два дня назад его содоклад был полон боевого духа и показывал несгибаемую волю в борьбе с митиными, то теперь выступал уже будто бы надломленный человек. Он осудил содержание своего содоклада и сказал:
"Переходя к ошибкам так называемого "философского руководства", я должен начать прежде всего со своего содоклада. Мой содоклад я считаю ошибкой… Суть дела заключается в том, насколько наша философская линия в прошлом была связана с актуальными задачами, с актуальными вопросами, которые выдвигаются партией, и каково было наше участие в боевой защите генеральной линии партии" (28).
Отказался Деборин и от прежнего утверждения, что философские вопросы имеют академическое значение и не могут зависеть от прихотей внутрипартийной борьбы. Если раньше он, Стэн и другие его сторонники заявляли, что смешение философии и политики ненаучно, то в заключительном слове он уже заявил, что партийность в науке философии важна, что она позволяет сделать правильные практические выводы в теории, что философы обязаны обращаться к актуальным задачам социалистического строительства, а, с другой стороны, "к тем задачам и к той борьбе, которую ведет партия повседневно". (29).
Пришлось ему сказать и о "Письме десяти". Можно себе представить, каких мук стоило Деборину признание в том, что "философское руководство" (то есть он сам) сделало грубейшую политическую ошибку, напечатав это письмо. Согласившись с тем, что философская дискуссия связана с "современным моментом чрезвычайно обостренной классовой борьбы", Деборин даже добавил, что его ближайшие соратники Стэн и Карев в прошлом допустили ошибки "левого" порядка и потребовал от них, чтобы, порвав с "левизной", сейчас они "со всей резкостью и большевистской прямотой отмежевались от "право-левого" блока" (30).
Возможно, Деборин надеялся, что, публично признав ошибки, он спасет своих соратников и сохранит позицию руководителя философского направления в Академии. Но ему показали, что он больше не рассматривается лидером в Комакадемии, где он еще недавно играл партию первой скрипки: текст проекта резолюции четырехдневной конференции Комакадемии на последнем заседании 20 октября было поручено подготовить тем, кто в академии еще не состоял — Митину со-товарищи (что могло означать только, что такой приказ пришел сверху).
Когда в конце ноября проект резолюции был подготовлен, стало ясно, как митинцы расстарались. В нем уважительный академический тон отсутствовал напрочь. Те, кто противились митинским (на деле сталинским) утверждениям, были названы "ренегатами из правого крыла партии" и битым слогом утверждалось, что "Руководящая группа правления ОВМД (Общества воинствующих материалистов-диалектиков) не только не возглавила самокритику на философском фронте, но, наоборот, упорно сопротивлялась развертыванию самокритики, не сумела поставить на правлении ОВМД и перед местными организациями всей суммы вопросов, поднятых во время дискуссии, всячески затушевывая и замазывая остроту политических и теоретических разногласий" (31). Всё в этой резолюции полностью соответствовало духу и стилю Сталина, включая ссылки на "ренегатов" из "Правого крыла" партии.
