Семян каждого нового сорта уже имеем от 50 до 80 кг. Два сорта — "1163" и "1055" — высеяны вторично в поле для размножения" (23).
Это было чистым мошенничеством, ибо даже из телеграммы следовало, что никаких сортов у Лысенко нет. Ни 50, ни 80 кг семян не хватило бы даже для начального сортоиспытания линий, которые Лысенко назвал сортами (не говоря уже о государственном сортоиспытании в разных регионах страны, для которого были нужны, по меньшей мере, несколько центнеров семян). А без сортоиспытания назвать что угодно сортом никто права не имел. Это был просто обман руководства страны.
Через неделю после отправки телеграммы — 2 августа 1935 года — у нового президента ВАСХНИЛ А. И. Муралова, которым за месяц до этого Сталин решил заменить в 1935 году Н. И. Вавилова, состоялось специальное совещание, на котором вопрос о выведении сортов был поставлен первым в повестку дня. Но звуков фанфар не прозвучало, а была, скорее, проявлена осторожность в оценке результатов. Об этом можно судить на основании принятой резолюции:
"1. О выведении новых сортов яровой пшеницы: придавая большое значение результатам, полученным акад. Т. Д. Лысенко в области выведения новых сортов яровой пшеницы, поручить институту растениеводства включить эти сорта в испытание Госсортсети в Одесской и Днепропетровской областях и Азово-Черноморском крае. Просить акад. Лысенко об отпуске необходимого семенного материала" (24).
Последнее предложение было вставлено неспроста, ведь из телеграммы Лысенко в ЦК партии было очевидно, что с тем количеством семян, которые были в его распоряжении, никакого сортоиспытания обеспечить нельзя, Нужны были сотни килограмм, около тонны семян или даже больше для каждого "сорта"! Все-таки трудно поверить, чтобы люди в Наркомземе и в ВАСХНИЛ этого нюанса не понимали. Кстати, никогда позже ни на одном гектаре земли ни в СССР и нигде в мире сортов Лысенко так и не появилось. Фикция осталась только на бланке телеграмм в Москву. Кстати, таким же блефом оказались летние посадки картофеля. О них уже в России сегодня и не вспоминают.
Однако к 1936 году Лысенко приобрел всесоюзную известность. Газеты прославляли его как выдающегося ученого, селекционера, создателя теорий, лучшего представителя советской науки. Он уже был дважды академиком, директором института, выступал на важных митингах, вошел в государственные комиссии. Вместе с самыми видными людьми страны он участвовал в работе VIII Чрезвычайного Съезда Советов, и его ввели в состав Редакционной Комиссии для выработки окончательного текста Конституции СССР. Всем было известно, что его хвалил сам Сталин.
Глава 15. Дискуссия о генетике на сессии ВАСХНИЛ в декабре 1936 года
"Здесь есть досуг над жизнью поразмыслить:
Родится гений, чтоб ничтожного возвысить,
Ничтожный — чтобы гения попрать".
Инна Лиснянская (1).
Многие ведущие специалисты не были согласны с нигилистическим отношением Лысенко к законам науки. Властям не оставалось иного выхода, как разрешить провести дискуссию в ВАСХНИЛ по генетике и селекции, но газетам было приказано делать упор на выступлениях Лысенко и его команды, твердившим о победах, зато поменьше обращать вниимания на критику "передовиков". Подготовка к сессии началась загодя. Большую часть статей как оппонентов Лысенко, так и его сторонников опубликовали в журнале "Социалистическая реконструкция сельского хозяйства" и в двух книгах: "Сборник дискуссионных статей по вопросам генетики и селекции" (напечатана в 1936 году) и "Спорные вопросы генетики и селекции" (вышла в 1937 году) (2). Помещенные в них статьи свидетельствовали, что на грядущей сессии ВАСХНИЛ (она была названа IV-й сессией ВАСХНИЛ) ожидаются бурные дебаты.
Надо сделать небольшое отступление от рассказа собственно о дискуссии, чтобы пояснить шаги Вавилова перед её началом. Это была последняя сессия, на которой он играл еще сколько-нибудь заметную роль: он оставался пока вице-президентом, хотя решающей роли в руководстве самой дискуссией уже не играл (крупнейший селекционер Георгий Карлович Мейстер исполнял партию первой скрипки в новом оркестре под руководством дирижера Александра Ивановича Муралова).
До дебатов Вавилов еще сохранял веру в то, что Лысенко неплохой практик, просто не разбирающийся в теории, к тому же окруженный самоуверенными политиканами типа Исаака Презента, и что, если хорошенько ему всё объяснить, привести научно проверенные и неопровержимые факты правоты генетических выводов, то он, Лысенко, конечно же, всё поймет и с радостью примет. Лишь после сессии Вавилов начнет осторожно, а потом и более решительно отходить от веры в "хорошего практика Лысенко". На заседании памяти Н. И. Вавилова 27 января 1983 года член-корреспондент АМН СССР Александра Алексеевна Прокофьева-Бельговская рассказала, что перед началом сессии в декабре 1936 года Вавилов поручил Герману Мёллеру, работавшему тогда в вавиловском институте в Москве, подготовить специальные микроскопические препараты, поясняющие поведение хромосом, с тем, чтобы показать их Лысенко. Мёллер с сотрудниками, среди которых была и Прокофьева-Бельговская, выполнили просьбу в срок. В фойе здания, где проводили сессию, установили микроскопы, и Вавилов организовал показ препаратов хромосом Лысенко. Тот от осмотра не отказался, неумело тыкаясь глазом в окуляры, бегло посмотрел приготовленное для него, но никакого влияния на него увиденное не оказало. Не было понятно, а разобрался ли он вообще, что ему показывали. Ему заранее всё было ясно. Для полемики с генетиками ему не нужны были знания, он руководствовался другими целями.
Перед открытием сессии в центральной партийной печати генетику не просто развенчали как ненужную социалистической стране, а представили вредной. Этот "огонь критики" продолжался и на протяжении всей сессии, причем в первую очередь антагонизм был направлен против медицинской генетики. Одновременно были прославлены "успехи" лысенковцев.
Сессия открылась 19 декабря 1936 года, но уже в ноябрьском выпуске журнала "Под знаменем марксизма", главный редактор Митин напечатал статью Э. Кольмана "Черносотенный бред фашизма и наша медико-биологическая наука", а 4 декабря С. Г. Левита в райкоме партии исключили из членов партии. 10 декабря против Левита и медико-генетического института выступили "Известия". Поползли слухи об аресте Вавилова и Кольцова. Газета "Нью-Йорк Таймс" напечатала 14 декабря статью московского корреспондента о нападках на генетику и об арестах в СССР (3). Через день после открытия сессии, 21 декабря, "Известия" поместили на первой странице никем не подписанный (следовательно, пришедший из Кремля или секретариата ЦК партии) "Ответ клеветникам" (4). В нем роль генетики в обществе была охарактеризована без всякого умолчания в такой фразе: "Да, в СССР нет такой "свободы" для науки генетики, которая рассматривается правительствами некоторых стран как свобода полностью уничтожать некоторые народы вследствие их "кажущейся неполноценности"". Данная характеристика генетики была неверной. Как было прекрасно известно, генетика нигде не имела отношения к "уничтожению народов". То, что ей было инкриминировано, было целиком результатом действий правительств западных стран, а не ученых. Еще раз статья на тему о вредоносности генетики появилась в "Известиях" через три дня — 24 декабря (5). На следующий день в той же газете была напечатана длинная телеграмма Вавилова в редакцию "Нью-Йорк Таймс" (6), в которой он опроверг слова московского корреспондента американской газеты о нападках на генетику (мы вернемся к ней в следующей главе). Наконец, в последний день работы сессии, 26 декабря, "Правда" напечатала статью "По неверному пути", в которой генетику опять критиковали. Словом, сессию ВАСХНИЛ сопровождала настоящая истерия против генетики в центральной советской печати.
