Через три дня, в последний день работы декабрьской сессии ВАСХНИЛ 1936 года (см. главу 15), "Правда" снова вернулась к Левиту и Каминскому и заклеймив их в очередной раз (18). Запрещение генетики человека несомненно приобрело жгучую актуальность для Сталина. Он был уверен, что можно легко и быстро поменять природу соетских людей, а эти генетики твердили совершенно обратное. Мёллер то присылал ему книгу, наполненную страстным отверганием надежд Сталина, то выступал на декабрьской сессии ВАСХНИЛ с отвержением ламаркизма и защитой медицинской генетики, хотя Сталин запрещал ему произносить такие речи. Столь демонстративное игнорирование его распоряжений сопровождалось развитием работ в большом институте в Москве. Именно поэтому в тексте, помещенном центральным комитетом партии, битым слогом утверждалось, что большевики отвергают "всемогущую роль наследственности". Такое заявление означало, что Сталин не захотел прислушаться к Мёллеру, предупреждавшего его о том, что СССР покроет себя позором, если, с одной стороны, поддержит лысенковцев и, с другой стороны, разрушит медицинскую генетику. Именно этот отказ о генетики был главным заявлением, содержащимся в редакционной статье главной газеты большевиков.
Анализируя сегодня размах и глубину исследований сотрудников Медико-генетического института, держа в руках толстенные сборники опубликованных ими работ, невозможно избавиться от горького чувства обиды за то, что это первоклассное учреждение было разгромлено, его директор был расстрелян, некоторые сотрудники арестованы за фальсифицированные преступления. Научный престиж страны пострадал, и мощное дело было загублено в угоду лишь интересам Сталина. Ведь развернутая дискредитация института и его директора не могла идти без указки сверху, от Сталина.
Разворачивавшиеся в СССР события отрезвили Мёллера и пригасили его пробольшевистские настроения. Он быстро осознал, к чему идет дело в сталинской державе. Исключение из партии Левита, арест Агола, предостережения Баумана, грязные нападки на генетику в "Правде", в "Известиях", "Комсомольской правде" и многие другие события стали для него ясным сигналом, что если он останется в СССР, то и его жизнь окажется под ударом, и что надо уезжать, как можно скорее. Уже многие иностранцы, приехавшие раньше его или одновременно с ним строить социализм в СССР, оказались арестованными и попали в тюрьмы и лагеря. Но и выехать из СССР по собственному желанию было непросто. Железный занавес на деле уже захлопнулся. Поэтому надо отдать должное Мёллеру: расправиться с ним Сталину не удалось, он оказался хитрее и позаботился о том, чтобы не попасть в Сибирь или в расстрельный подвал. Во-первых, он заблаговременно предупредил Сталина в своем письме, что мысли, изложенные в его книге, успели раззвонить и прославить все ведущие коммунистические газеты мира. Во-вторых, он прозорливо рассчитал, как надо обставить свой отъезд из СССР. Он нашел прекрасный предлог для освобождения из сталинских тисков. Он связался с коммунарами в Испании, восставшими против диктатуры Франциско Франко, и получил приглашение присоединиться к ним. Более того, ему сообщили из Испании, что он уже приписан к канадской группе по переливанию крови. Мёллер известил об этом советские власти. Чтобы обезопасить его отъезд из СССР, в Москву, по договоренности с ним, прибыли представители Интербригад, и в сопровождении такого экскорта в апреле 1937 года американец беспрепятственно покинул СССР. Помешать отъезду Сталин не мог: это грозило слишком большим международным скандалом. Но многим друзьям Мёллера Сталин уготовил смертную плаху.
На следующий день после его отъезда по личному распоряжению Сталина был расстрелян Израиль Иосифович Агол. Та же судьба, как сообщили в 1998 году французские журналисты (19), постигла переводчика книги Мёллера для Сталина. Через несколько месяцев, Мёллер ненадолго вернулся в СССР, чтобы забрать остававшиеся в Москве материалы его научных работ. Уехал он уже навсегда. Советская страна потеряла ученого, честно и страстно любившего эту страну. СССР покинул человек, уже опубликовавший исследование, за которое вскоре ему присудят Нобелевскую премию.
Через две недели после его отъезда Г. Н. Каминский (который с февраля 1934 года по 15 марта 1937 возглавлял Наркомат здравоохранения РСФСР, а с 20 июля 1936 по 25 июня 1937 Наркомат здравоохранения СССР) сформировал новую комиссию для проверки медико-генетического института. В моем распоряжении оказались стенограммы четырех её заседаний на 134 страницах, переданные мне дочерью С. Г. Левита, и они позволяет убедиться воочию, как обстояло дело с нагнетаним страстей вокруг деятельности института. Председателем комиссии был назначен профессор Владимир Семенович Левит — хирург, заведующий кафедрой госпитальной хирургии 2-го Московского медицинского института, заслуженный деятель науки, который, как пояснила мне Тиля Соломоновна Левит, был "в величайшем почете у партийных начальников". Заместителями председателя Комиссии были назначены заслуженный деятель науки профессор С. Н. Давиденков и заслуженный деятель науки профессор А. Д. Сперанский, а членами комиссии профессора Л. Н. Федоров, Б. И. Лаврентьев и Л. Я. Бляхер. С начала мая 1937 года они инспектировали институт, опрашивали членов коллектива (в тот момент в нем было около 50 научных сотрудников), просматривали лабораторные журналы и публикации. Затем С. Г. Левит как директор института сделал подробный доклад перед комиссией (сотрудники института были приглашены на это заседание) и, наконец, между 15 и 25 мая состоялось четыре многочасовых заседаний комиссии, на которые были допущены некоторые из ответственных сотрудников. Несмотря на попытки некоторых большевиков, также как члена месткома института Лихтенштейна и председателя месткома аспиранта Менделевича накалить обстановку и драматизировать внутриинститутские непорядки, ни один из членов комиссии не пытался недооценить важность исследований, проводящихся в ИМГ. Даже напротив, Давиденков, Сперанский и Бляхер активно вступали в дискуссии с теми, кто пытался бросить тень на работу института и своими выступлениями и репликами давали понять, что ИМГ по их заключению — это первоклассный научный центр. Они также всячески подчеркивали, что понимают и одобряют лидирующую роль директора института Левита.
Однако в конце мая ситуация вдруг резко изменилась. От комиссии было затребовано в срочном порядке окончательное заключение. Оно заняло 10 машинописных страниц (текст был напечатан через два интервала, дата на документе отсутствует, но, судя по приложенному к заключению "особому мнению" С. Н. Давиденкова, помеченному 22 июня 1937 года, само заключение было завершено именно в этот или предшествующий ему день). В преамбуле Заключения было сказано, что, "приступая к выполнению [своих] задач, МГИ должен был учесть характер своей тематики, возможность неправильного толкования выводов его работ буржуазными фашистско-настроенными генетиками", что:
"Увлекшись результатами своих работ МГИ не уделил должного внимания развертыванию самокритики, что повело к беспечности и ряду грубых политических ошибок, связанных с ослаблением большевистской бдительности. Создался, таким образом, отрыв теории от практики, что повело к аполитичности трудов ин-та, недостаточной борьбе против расизма, к грубым извращениям и политическим ошибкам (ст[атьи]. Игнатьева и Андреса
) и Фашизированная псевдо-наука Запада и прежде всего Германии не нашла должного отпора в работах института" (20).
