Вавилов в докладе привел точные цифры площадей, на которых высевают в США такие межлинейные гибриды, показал динамику роста урожаев и многомиллионной прибыли (сегодня мы знаем, что уже в середине 1940-х годов средства, полученные американскими фермерами от применения гибридной кукурузы, были больше затрат на "Манхэттенский проект", то есть на разработку атомной бомбы). Основываясь на американских достижениях, Вавилов призывал немедленно перенять этот опыт, а Лысенко упорно повторял, что все разговоры о гибридной кукурузе — обман!
В какой-то момент его речь вызвала конфуз. Он сказал:
"Менделистам, кивающим на Америку, я хочу сказать следующее… до этого в течение 10-15-20 лет почти все селекционные станции по вашим же научным указаниям в огромных масштабах работали методом инцухта. Где же хотя бы один сорт, выведенный этим методом? Это забывают менделисты и, в первую очередь, забывает об этом акад. Н. И. Вавилов" (6).
Его слова прозвучали абсурдно, поскольку метод инцухта не имел отношения к выведению новых сортов: инцухтированные линии скрещивали попарно, и гибридные растения двух таких линий давали увеличенный урожай только в первый год. На следующий год надо было опять сочетать чистые линии, чтобы получить семена, которые дадут прибавку урожая, а Лысенко требовал, чтобы ему показали, какой из этого сочетания СОРТ получится! Поверить, что он вообще не понимал, о чем идет речь, было трудно, так как он заявлял, что занят теперь селекцией (значит, уж примитивные основы селекции обязан был знать), хотя совсем исключить столь глубокое невежество, было нельзя. Может быть и впрямь, он не знал простеньких азов.
Конечно, председательствовавший на сессии Митин таких нюансов также не мог знать. Но в митинском поведении был другой смысл: ему было приказано поддержать Лысенко, а потому философствующий мошенник вместе с лысенкоистами не просто отстаивал монопольную власть Лысенко в биологии и сельском хозяйстве. Они оба выступали орудием борьбы за монополию сталинской партийной власти во всех сферах жизни общества, включая науку.
Митин научился за годы, прошедшие после "развенчания" им его учителя Деборина, начальственному тону. Он уже выступал как ментор, барским голосом пеняя тем, кого товарищ Сталин распорядился развенчать на этт раз. Он знал, что всё говоримое стенографируется и будет напечатано, что товарищ Сталин может захотеть взять в руки тексты отчета, и надо было выглядеть уверенным, авторитетным и властным. Но у него не было никаких научных знаний, и потому так нелепы многие из сказанных им фраз. Вот один из примеров — он обращается к Серебровскому и распекает его за то, что тот использовал для изучения генов в качестве модели в своих опытах плодовую мушку дрозофилу, которая стала едва ли не самым главным в те годы объектом генетических экспериментов во всем мире. Спустя лет пять, наряду с дрозофилами, ученые будут использовать микроорганизмы, потому что на их модели можно будет лучше, скорее и с меньшими затратами изучать поведение генов. А спустя еще десять лет возникнет молекулярная генетика, с её помощью удастся разобраться в природе множества болезней человека и научиться их лечить во много раз лучше, продолжительность жизни людей в развитых странах вырастет больше, чем вдвое, будут развиты новые методы в селекции растений и животных. Генетика, разрабатываемая на мушках дрозофилах, на кишечной палочке или вирусах, обогатит человечество. А Митин тоном ментора разносил заведующего кафедрой генетики Московского университета за то, что тот, видите ли, не на тех объектах строит свою науку, естественно путая при этом мух дрозофил с бабочками:
"Вы демонстрировали тут выведенную вами нелетающую бабочку. Это очень хорошо. И эта бабочка, вероятно, имеет практическое значение. Это хорошо. Но, согласитесь, что за восемь лет это мало, мало для человека, владеющего арсеналом науки, для человека, который претендует на то, чтобы быть крупным представителем в данной области науки.
Здесь приводились данные о том, что вам были предоставлены огромные средства… А вы в течение этих лет продолжали старую свою игру в агогии, логии, гибридагогии
и т. д. Вы продолжали заниматься "ученой" дребеденью, которая ничего общего с наукой не имеет. Вы продолжали барахтаться и блуждать в теории от одной реакционной ошибки к другой" (7).
По его словам, ведущие теоретики-генетики, не только Серебровский, но и вообще генетики, чья деятельность была для митиных непонятна как китайская грамота, заняты безделицами. Он громогласно заявлял, что их работа враждебна советской науке и призывал "выкорчевывать эти теории до конца" (9). Под аплодисменты своих коллег он требовал от ученых выполнить наказ товарища Сталина:
"Нам пора, наконец, развить нашу, советскую генетическую науку до такой степени, чтобы она возвышалась над уровнем науки западно-европейских стран и США так же высоко, как возвышается наш передовой социалистический строй над странами капитализма" (10).
Во исполнение этого сталинского поручения, исследования русских ученых с мировой репутацией были заторможены, а потом вообще запрещены, в результате СССР отстал от мировой науки на десятки лет и не просто потерял приоритет во многих разделах науки, а понес огромный материальный урон.
Завершая дискуссию, Митин обратился к Вавилову с оскорбительными замечаниями, которые должны были показать публике, что Вавилов не за науку ратует, он просто плохой патриот, он-де пресмыкается перед Западом и не хочет ввязываться в борьбу с презренными капиталистами:
"Вот выступал здесь акад. Н. И. Вавилов. Он говорил о мировой генетике. Он сделал обзор того, что имеет место теперь в этой области. Но что характерно для этого обзора?… Я бы сказал, чувство преклонения перед толстыми сборниками, которые он нам здесь показывал, без малейшей попытки анализа содержания этих сборников. Неужели в этих сборниках, очень толстых, весьма солидных, напечатанных к тому же на хорошей американской бумаге, выглядящих так респектабельно, неужели там все правильно, неужели нет ничего в этих сборниках такого, что требовало бы к себе критического подхода? Простите, Николай Иванович, за откровенность, но когда мы слушали вас, создавалось такое впечатление: не желаете вы теоретически поссориться со многими из этих, так называемых мировых авторитетов, с которыми, может быть, надо подраться, поссориться!" (11).
Другой философ "сталинского набора" — П. Ф. Юдин тоже торопился воплотить на практике наказ Сталина разобраться с этими "отщепенцами на научном поле" и стремился представить генетику классово-чуждой наукой, а генетиков носителями не только ненужных, но и вредных взглядов, не имеющих права существовать в советской науке и советской стране вообще. В соответствии с таким подходом он потребовал:
"НЕОБХОДИМО ИЗЪЯТЬ ПРЕПОДАВАНИЕ ГЕНЕТИКИ ИЗ СРЕДНЕЙ ШКОЛЫ, А В ВУЗЕ ОСТАВИТЬ ЕЕ ПОСЛЕ ПРЕПОДАВАНИЯ ДАРВИНИЗМА, ЧТОБЫ УЧАЩИЕСЯ МОГЛИ ЗНАТЬ, ЧТО И ТАКИЕ, МОЛ, ЛЮДИ И УЧЕНИЯ БЫЛИ" (12).
В русле этой идеологии был его совет, обращенный к генетикам:
"Вы можете принести огромную пользу, неизмеримо больше пользы делу социализма, делу советского народа, если пойдете по правильному пути, если откажетесь от тех ненужных, устаревших, ненаучных предположений, от того ХЛАМА И ШЛАКА, КОТОРЫЙ НАКОПИЛСЯ В ВАШЕЙ НАУКЕ" (13).
