"Если взять нашу среднюю интеллигенцию, научную интеллигенцию, профессоров, врачей, у них недостаточно воспитано чувство советского патриотизма. У них неоправданное преклонение перед заграничной культурой. Всё чувствуют себя еще несовершеннолетними, не стопроцентными, привыкли считать себя на положении вечных учеников. Это традиция отсталая, она идет от Петра. и Сначала немцы, потом французы, было преклонение перед иностранцамии засранцамии Простой крестьянин не пойдет из-за пустяков кланяться, не станет ломать шапку, а вот у таких людей не хватает достоинства, патриотизма, понимания той роли, которую играет Россия… Вот взять такого человека, не последний человек, а перед каким-то подлецом-иностранцем, перед ученым, который на три головы ниже его, преклоняется, теряет достоинство. Надо бороться с духом самоуничижения у многих наших интеллигентов" (7).
"Суд чести" над Клюевой и Роскиным был проведен с 5-го по 7-е июня 1947 года в клубе Совета Министров СССР. Билеты для слушателей были разосланы полутора тысячам медицинских работников Москвы. Текст будущего постановления суда отредактировал Жданов, а затем Сталин три часа лично вносил в него поправки. Боявшийся смерти от рака Сталин сажать "провинившихся" или уничтожать физически не стал, вдруг пригодятся. Дело завершилось публичным надругательством над учеными и объявлением им общественных порицаний.
А по всем парторганизациям страны 16 июля 1947 года было разослано "Закрытое письмо ЦК ВКП(б) партийным организациям", начинавшееся словами:
"Центральным Комитетом ВКП(б) за последнее время вскрыт ряд фактов, свидетельствующих о наличии среди некоторой части советской интеллигенции недостойных для наших людей низкопоклонства и раболепия перед иностранщиной и современной реакционной культурой буржуазного Запада. Особенно характерным в этом отношении является дело об антипатриотических и антигосударственных поступках профессоров Клюевой и Роскина".
Письмо возвестило о наступлении нового политического климата в стране. Позорное прозвище "отщепенец" теперь перекатывалось по страницам советской прессы. За "низкопоклонство перед Западом" полагалось нести суровое наказание. Только в 1947 году в стране прошли 82 суда чести.
Глава 25. Реванш шарлатанов: "суд чести" над А. Р. Жебраком
"И жизнь являет, поднатужась,
бесстрашным нам,
бесстыдным нам
не страх какой-нибудь, а ужас,
не стыд какой-нибудь, а срам".
Борис Слуцкий. И срам, и ужас.
Вряд ли надо говорить, как Лысенко, Митин и их сторонники мечтали расквитаться с Жебраком, написавшим в 1945 году письма Маленкову и опубликовавшим в журнале "Science" антилысенковскую статью. Жебрак стал для них врагом номер один. Как можно было простить ему такие слова в письмах Маленкову:
"Не приходится сомневаться, что если бы не грубое административное вмешательство со стороны ак. Лысенко… и не опорочивание генетики, которая была объявлена социально реакционной дисциплиной со стороны руководства дискуссией 1936 г. и дискуссией 1939 г., то в настоящее время мы были бы свидетелями огромного расцвета генетической науки в СССР и ее еще большего международного авторитета" (2).
Когда в стране заговорили о космополитах и предателях родины, лысенкоисты воспряли. В последнем номере журнала "Агробиология" за 1946 год (под этим новым названием стал после войны выходить журнал "Яровизация") Презент обвинил Жебрака в антипатриотизме за негативную оценку Лысенко на страницах западного издания (3). 6 марта 1947 года в "Ленинградской правде" появилась выжимка из этой статьи Презента, озаглавленная "Борьба идеологий в биологической науке" (4), начинавшаяся словами:
"Последние решения Центрального Комитета партии по идеологическим вопросам ко многому обязывают партийный актив и советскую интеллигенцию. Они обязывают вытравить какие бы то ни было остатки низкопоклоннического отношения к зарубежным идейным веяниям, смело разоблачать буржуазную культуру, находящуюся в состоянии маразма и растления".
Презент обругал генетику площадной бранью:
"Загнивающий капитализм на империалистической стадии своего развития породил мертворожденного ублюдка биологической науки, насквозь метафизическое, антиисторическое учение формальной генетики".
Приведя сердитую цитату из "Вопросов ленинизма" Сталина, он перешел к ругательствам в адрес, как он заявил, фашистского журнала "Science" (Наука), в котором один из "профашистских мракобесов Карл Сакс, подвизающийся в Гарвардском университете…. - злопыхатель против марксизма" напечатал пасквиль о Лысенко, а ему в том же журнале вторил полностью с ним согласный советский профессор — Жебрак:
"Карл Сакс не заслуживал бы какого бы то ни было внимания… Однако, пожалуй, более интересно, до каких пределов низкопоклоннического пресмыкательства перед заграницей может дойти профессор, живущий в советской стране и в то же время тянущий одну и ту же ноту с г-ном Саксом. А ведь именно так поступил профессор Тимирязевской академии А. Р. Жебрак, который в статье, опубликованной им за границей по поводу выступления Сакса, по существу солидаризируется с профашистом Саксом в оценке теоретических достижений нашей советской передовой школы биологов, мичуринской школы, возглавляемой академиком Лысенко".
Презент назвал еще нескольких генетиков, не нравящихся ему, но главный удар пришелся по персоне Жебрака. Его по требованию Презента надлежало "разоблачить и вытравить" в первую голову.
Этот выпад желанной цели не достиг. Должного внимания на статеечку не обратили. Тогда Презент отправил её еще раз — в центральную газету "Культура и жизнь", однако из редакции презентовский текст послали Жебраку с просьбой дать оценку статье. Получив обстоятельный ответ Антона Романовича, редакция ответила Презенту, что не видит оснований вступать в обсуждение вопроса, не являющегося профильным для газеты (5).
Однако после обнародования сталинских директив по борьбе с "безродными космополитами" и рассылки "Закрытого письма ЦК ВКП(б)" возможности в нанесении удара по Жебраку и вообще по генетикам неимоверно возросли. Лысенко не надо было учить, в каком направлении строить нападки. И тем не менее несколько месяцев развить атаку не удавалось. Идеологией в стране ведал А. А. Жданов, а его отношение к Лысенко было неодобрительным, и поскольку руководители прессы запрашивали позволения на публикацию особо разоблачительных материалов у Жданова, хода им не давали.
Однако во второй половине 1947 года роль А. А. Жданова в верхнем эшелоне власти начала ослабевать. Он видимо и сам морально устал от постоянного нажима на него Сталина, требовавшего всё больше разнообразить методы идеологической войны против инакомыслия в среде интеллигентов. А Жданов и себя признавал частью интеллигенции и копил в себе раздражение, которое выплеснуть было некуда
. Любое проявленное явно несогласие со сталинской линией могло привести к немедленной катастрофе: Сталин расправлялся с такими людьми безжалостно и незамедлительно. Этот душевный надрыв отнимал огромные силы у Жданова и подтачивал его здоровье. Как позднее отмечал в мемуарах Н. С. Хрущев, А. А. Жданов начал пить, у него развилась стенокардия, и он всё с большим трудом выполнял функции идеологического цепного пса.
