Я могу услышать Рагнара, исландского художника, которого я встретил ранее, смеющимся своим кудахтающим смехом за другим столом. Рагнар носит яркий шарф вокруг шеи. Он прищелкивает пальцами одной руки и жестикулирует другой. Но что-то не так с этой сценой, что-то не так. Я не могу понять что. И вдруг меня осеняет. Рагнар — счастлив. Рагнар — художник. Эти два факта обычно не идут рука об руку. Художники, настоящие художники, должны страдать, и страдания, как правило, не счастливое состояние ума.
Миф о Несчастливом художнике сохраняется в течение длительного времени. В девятнадцатом веке английские поэты, такие как Байрон или Шелли, умирали молодыми. Совсем недавно певцы Джимми Хендрикс и Курт Кобейн упрочили этот миф.
Исландия опротестовывает этот глупый миф о страдании раз и навсегда. Я встретил десятки художников, и все они были, по большей части, счастливы. Я помню, что сказал Хилмар, когда я спросил его, счастлив ли он.
— Да, но я лелею свою меланхолию.
Магнус, загорелый пингвин, сказал что-то очень похожее:
— Вы лелеете свою маленькую меланхолию, и это похоже на гул, что заставляет вас чувствовать себя живым. Вы осаживаете себя немного, и вы чувствуете облегчение, понимаете, как хрупка жизнь и как чрезвычайно хрупки вы.
— Таким образом, вы можете иметь эту меланхолию и по-прежнему быть счастливым?
— Абсолютно!
Современная социальная наука подтверждает то, что говорит этот загорелый пингвин. Психолог Норман Брэдберн в своей книге «Структура психологического благополучия» пишет, что счастье и несчастье не противоположны так, как мы часто думаем. Они не являются двумя сторонами одной медали. Они — две разные монеты. Вполне возможно, другими словами, счастливый человек также страдает от несчастий и несчастные люди испытывают моменты радости. А вот в Исландии, кажется, возможно быть счастливым и грустным одновременно.
Основательность — смешная вещь. Иногда она отсутствует в университетах — Лиги Плюща, например, — но сваливается нам на голову в самых неожиданных местах.
Это моя последняя ночь в Исландии, и я намерен не спать достаточно долго, чтобы испытать разврат уик-энда во всем своем пьяном блеске. Я направляюсь к бару, который порекомендовал Джаред. Сейчас 9 часов вечера, здесь лишь горстка людей, но уже накурено. Это, как мне кажется, самая накуренная комната, в которой я когда-либо был, задымленная так, как комната может быть задымленной только во время пожара.
Я заказываю «Выстрел голубого опала», популярный напиток на основе еще более популярной конфеты. На вкус он как конфеты от кашля «Halls», маринованные в водке.
Кое-что в прокуренном баре, или, возможно, настоянных на водке каплях от кашля, заставляет меня думать о Ницше. Как правило, Ницше вызывает у меня головную боль. Но одна вещь, которую он сказал, продолжает пузыриться в моем сознании, как геотермальный источник. Мера общества, сказал он, в том, насколько хорошо оно преобразует боль и страдания в нечто стоящее. Не как общество избегает боли и страданий — Ницше знал, что это невозможно (он сошел с ума в свои последние годы), — но как оно преобразует его. Исландцы проделали хорошую работу не только по выживанию в этом странном лунном ландшафте, но по превращению своих страданий в нечто стоящее. Счастливое даже.
Я встречаюсь с женщиной по имени Сара. По крайней мере, я думаю, что она женщина. Первая вещь, которую она говорит мне:
— Люди всегда принимали меня за мужчину или лесбиянку.
Я понимаю, что она имеет в виду. Волосы Сары коротко острижены, ее лицо имеет квадратную и мужеподобную форму. Сара говорит, что она «не солнечный человек». Одно из ее любимых дел — это пойти купаться в 6:00, особенно холодным утром, и смотреть, как пар поднимается над водой.
— Даже лучше, если будет идти снег, — говорит она.
Сара хорошо имитирует американских туристов («Эй, Харви, это мой коофееее или твооой?») и психически больных. Первых она регулярно встречала в национальном парке, где работала летом, последних — в психиатрической больнице, где она работает сейчас. Мне нравится Сара.
Разговор, естественно, обращается к счастью. Когда я говорю людям о моем проекте, все задают одни и те же два вопроса:
Как вы можете измерить счастье? Как вы можете даже определить его?
— Я не уверен, — я отвечаю. — Как вы определяете это?
Сара думает всего мгновение и говорит:
— Счастье — это ваше душевное состояние и путь, которым вы следуете к этому состоянию.
Аристотель говорил более или менее то же самое, только он делал это не в прокуренном исландском баре и не был андрогинной женщиной. Как мы преследуем цель счастья, имеет значение, по крайней мере такое же, а возможно, и большее, чем сама цель. Они, по сути, одно и то же, средство и цели. Добродетельная жизнь неизбежно ведет к счастливой жизни. Я выхожу из бара, расталкивая входящих.
Уже 4:30 утра, но рассветом еще не пахнет. Я пробираюсь домой и падаю на кровать. На этот раз я благодарен за темноту. Недавно я наткнулся на хорошую рекламу для Dos Equis, мексиканского пива. Там есть фотография человека лет пятидесяти с сигарой в руке и смотрящего неопределенно, как Хемингуэй. По обе стороны от него две молодые женщины, смотрят восхищенно. (И, о да, немного пива, тоже.)
Взгляд человека на этом фото — это тот самый «я-знаю-все-о жизни» взгляд. Текст гласит: «Выбор скучен. Эти мягкие сальзы и плиссированные хаки сами себя не купят».
И так же и со счастьем. Это не генетика, не коммунальные облигации, не относительный доход, счастье — это выбор. Нелегкий выбор, не всегда наилучший, но выбор, тем не менее.
Столкнувшись с жестоким климатом и абсолютной изоляцией, исландцы могли бы легко выбрать отчаяние и пьянство. Русский вариант. Но вместо этого эти выносливые сыновья и дочери викингов заглянули в неподатливое черное полуденное небо и выбрали другой вариант: счастье и пьянство. Это, я думаю, мудрый вариант. Кроме того, что еще делать в темноте?
Молдова
Счастье снаружи
Все это счастье начинает меня доставать. Как немецкий философ и коллега по безрадостной жизни, Шопенгауэр однажды сказал: «Чувствуя себя несчастными, люди не могут вынести мнимого счастья другого».
В точку. Что мне нужно, чтобы взбодриться, так это поездка в несчастливое место. В соответствии с Законом относительного счастья, такое место будет стимулировать мое настроение, так как я пойму, что есть глубины страданий, которых я еще не достиг.
Такое место тоже могло бы дать ценную информацию о природе счастья. Мы знаем, что вещи определяются противоположностями. Жара ничего не значит без холода. Моцарт усиливается наличием Барри Манилоу. И счастливые места обязаны, по крайней мере частично, местам несчастливым.
