— Что произойдет, если вы используете колу вместо пепси?
Я шикаю на него, пиная локтем его дряблый живот.
Появляется jao. Это тонкая женщина средних лет, ничем не примечательная по внешнему виду. Она одета в красную футболку и оранжевый шарф. Ее волосы завязаны в тугой пучок.
Она садится в позу лотоса на красном одеяле. Рядом с ней колода карт.
Она зажигает свечи у алтаря с пепси, затем просит меня прочесть что-то на тайском языке. Нои нашептывает это мне на ухо, медленно. Мой язык борется с каждым странным слогом, но мне удалось пройти через это.
Глаза jao закрыты, ладони прижаты друг к другу на уровне лба в традиционном тайском жесте wai, отчасти приветствием, отчасти молитвой. Она машет палочкой благовоний. Ее губы шевелятся, но никаких звуков она не издает. Нои шепчет мне на ухо, что она «ждет хорошее время, благоприятное время для духов, чтобы они прибыли». Я надеюсь, что они скоро придут. Мои ноги затекли, и капельки пота текут с моего лба, заливая глаза.
Потом что-то происходит. Тело jao начинает дико содрогаться. Дух вошел в нее, объясняет Нои. По-видимому, дух мужчины, потому что язык тела jao совершенно меняется, от женского рода в мужской. Ее жесты теперь грубы и властны, и она неоднократно швыряет свои руки вперед в неопределенно агрессивной манере. Нои говорит, что она была jao — «она», но теперь она говорит о себе в мужском роде. Преобразование завершено.
Она — или он — раскрывает информацию обо мне, факты о моей жизни, точнее, моей прошлой жизни. Я узнаю, что в прошлой жизни я написал книгу о Китае, книгу, которая была неуважительной и, следовательно, ее не приняли хорошо. Отлично, я думаю, я стал первым писателем, получившим паршивые отзывы в предыдущей жизни.
— Будьте осторожны в том, что вы пишете о Будде, — говорит она/он.
— Люди будут протестовать. — С этим последним советом она/он срыгивает что-то красное (бетель, я надеюсь). Он/она делает это очень агрессивно, и я растерялся.
— Это все часть спектакля, — нашептывает Скотт, и я снова пихаю его в бок.
Высказывания становятся все быстрее. Нои изо всех сил пытается идти в ногу с переводом. Jao рассказывает мне некоторые вещи, которые просто неправильны — например, что я могу говорить по-тайски. (Я не могу.) Она говорит мне вещи, которые, в общем, верные — что я недостаточно верю в себя. Она говорит мне неловкие вещи — что я должен порадовать свою жену, предполагая кое-какие специфические действия, о которых я не хочу говорить здесь. И она говорит мне то, что, я клянусь, она не могла знать. Она говорит, что у меня есть дочь, которая не моя плоть и кровь. Это правда. Я со своей женой удочерил девочку из Казахстана. У меня нет слов.
Когда приходит время задать вопрос, у меня их только два.
Когда я буду счастлив? Где я буду счастлив?
— Лучше всего, если вы остаетесь в своей собственной стране, но вам не нужно слишком беспокоиться о таких вещах. Не завидовать тому, что есть у других людей, — звучит совет.
Теперь он/она задает мне вопрос:
— Верите ли вы в Бога?
О нет. Я не знаю, как ответить. Я не знаю, во что я верю. В этот момент, по какой-то причине, Люба из Молдовы появляется в моем сознании, и я говорю:
— Fifty-fifty.
Jao, кажется, удовлетворена этим ответом, и все в комнате вздыхают с облегчением.
— Вы должны верить в Ганешу, — она/он говорит. — У вас есть один такой, не так ли? Коричневый.
— Да. Откуда вы знаете?
— Он сидит, не так ли?
— Да, но…
Он/она говорит мне, что я пренебрегаю своим Ганешей. Мне нужно подносить ему цветы и регулярно молиться ему. Тогда все мои проблемы исчезнут. Я обещаю сделать это. Тогда jao бьется в конвульсиях снова, и он/она снова становится она. Сессия закончилась.
Мы выходим из дома в жару и покупаем пару бутылок пива в небольшом продуктовом магазине. Мы садимся на два маленьких пластмассовых стула и обсуждаем то, что только что произошло.
— Как она могла знать эти вещи? — я спрашиваю Скотта.
Легко, говорит Скотт. Всегда есть рациональное объяснение. Некоторые из ответов были универсальными и могут применяться к любому. Остальные труднее объяснить, но все-таки возможно. Приемное родительство распространено в Таиланде, поэтому тот факт, что я удочерил ребенка, была догадкой.
— И коричневый Ганеша в сидячем положении?
— Это легко, тоже. У многих иностранцев есть фигурки Ганеши, и большинство Ганеш коричневые и сидят.
Но его голос звучит уже не так уверенно. Я бы сказал, что он просто убеждает себя.
Это, как я понимаю, такая же жизнь, как у большинства тайцев. Они не контролируют свои судьбы. Страшная мысль, да, но и освобождающая. Ибо если вы ничего не можете поделать, то жизнь вдруг чувствуется гораздо менее тяжелой. Это просто одна большая игра. И любой десятилетний ребенок скажет вам, что лучшие игры — это те, в которые может играть каждый.
А тут вы можете играть снова и снова, совершенно бесплатно. И много интересных хороших спецэффектов.
Мой последний день в Таиланде. Я пакую сумки, в то время как Скотт читает электронную почту, а Нои, как обычно, смотрит телевизор. Там показывают короля. Ничего странного. Но это старые кадры его юности, и это на каждом канале. Это крайне необычно, говорит Нои, и она должна знать это, учитывая, в каких количествах она смотрит телевизор. Я боюсь, что король умер. Это будет плохо для тайцев, которые обожают своего монарха. Это также плохо для меня. Страна, объятая глубоким трауром, легко может закрыть аэропорт, а я должен уехать в течение нескольких часов. Это эгоистичный порыв, я понимаю, и я молча принимаю к сведению, что мне еще предстоит пройти долгий кармический путь.
— Это переворот, — кричит Скотт из другой комнаты.
Моя первая реакция, как ни странно — слава Богу. Только переворот. Король жив. Моя вторая реакция: переворот? В стране с Starbucks и KFC?
В стране, где преобладает веселость и спокойствие духа (обычно)? Но, конечно же, здесь и танки на улицах, и военное положение объявлено. Даже Go-Go бары закрылись. Мои журналистские инстинкты заставляют меня позвонить в Национальное Радио в Вашингтоне. Я дам короткую новость, но, если честно, мое сердце не на месте. Перевороты не вяжутся с моими поисками счастливых мест в мире, и это как раз те несчастья, которые я так старательно пытался избежать.
Я намерен успеть на свой самолет. Мне удалось найти такси. Водитель не обращает внимания на разворачивающуюся драму и просто, кажется, доволен тем, что на этот раз шоссе в аэропорт свободно. По пути мы видим рекламный щит какого-то курорта. Там есть фото с совершенно белыми пляжами и кристально чистой водой, а затем жирными буквами написано «Рай — это просто». Я поражен двумя вещами. Во-первых, иронией того, что такой рекламный щит я вижу посреди переворота, и во‑вторых, самой сомнительности заявления. Это действительно то, чего мы хотим? Легкий рай? Не должны ли мы работать ради рая? Разве это не главное дело?
