Нэнси, впрочем, на самом деле никогда не так говорит. Это было бы оскорбительно, а англичане пойдут на многое, чтобы не задеть кого-либо, в любое время и в любом случае. Нэнси считает, что эта английская выдержка встречается с дезорганизующим американским красноречием.
— Здесь люди отрезали себя от счастливого маленького центра, — говорит она. — Я однажды стояла в очереди в галерее Тейт, и я начала общаться с людьми, ну вы знаете, обычная болтовня. «Ужасная очередь, не правда ли?» — сказала я. Но никто ничего не ответил. Они просто смотрели на меня, как на сумасшедшую. В Великобритании мы не хотим беспокоить никого. Когда кто-то умирает, мы не звоним родственникам со своим сочувствием, потому что мы боимся побеспокоить их. Мы не хотим быть слишком громкими, слишком похожими на американцев.
Быть слишком американцем, или американцем вообще, едва ли не самое худшее, что может случиться с британцем. «Американский» является синонимом несдержанности, нетактичности и собачьей искренности. Американцы покупают книги по самопомощи, как будто их жизнь зависит от этого. Британцы, как правило, этого не делают.
Такой шаг рассматривается как признак слабости. Один британец язвительно заметил, что, если его соотечественники и создали какую-то книгу о самопомощи, это было бы что-то вроде «Я не очень в порядке, как мне стать еще больше не в порядке?».
Для англичан — жизнь не о счастье, а о том, как выкарабкаться с наименьшими потерями. В этом смысле они похожи на древних ацтеков. Когда у ацтеков рождался ребенок, священник говорил: «Ты рожден в мир страданий; страдай и терпи». Существует что-то благородное в этом отношении, тихом страдании. Правда, цивилизация ацтеков погибла много веков назад, оставив лишь несколько развалин, которые ныне топчет толпа загорелых американских туристов. Но не берите в голову. По крайней мере, у них была благопристойность не скулить о своей гибели. Вы должны уважать это в умирающей цивилизации.
В этот момент Роб перебивает разговор, питаемый стремлением, как я подозреваю, защитить свою родину. Англичане, заявляет он, обладают «латентным счастьем». Оно где-то там, скрытое глубоко в их недрах. Вы просто не можете его увидеть. Или почувствовать. Или услышать. Или обнаружить его любым способом, известным человеку. Но оно там, уверяет меня Роб.
В том же году, когда Томас Джефферсон написал о «стремлении к счастью» в Декларации независимости, в Лондоне Джереми Бентам, молодой, несчастный адвокат (бывают ли другие?) написал свой трактат о «наибольшем количестве счастья для максимального числа людей» и начал работать над своим «измерением счастья».
Философия Бентама утилитарна, ей не хватает фанатичного оптимизма, который так смакуют американцы. Как и сами британцы, утилитаризм является практичным и лишен какой-либо приторности. Но цель одна и та же: счастливая нация, латентно или иным образом.
Я решил посетить Джереми Бентама. Он проживает в университетском городке Университетского колледжа Лондона. Здания все старые и царственные. Они похожи на собор с классными комнатами. Бентам находится в одном из этих зданий, но в каком из них?
Я нахожу информационный стол с молодой блондинкой за стойкой.
— Я могу вам чем-нибудь помочь?
— Да, я хотел бы видеть Джереми Бентама.
— У вас есть приглашение?
— О, нет, он давно умер.
Ее глаза расширяются.
— Я сожалею, что не могу помочь вам, сэр, — говорит она, очевидно, вычисляя, был ли я безобидным или опасным психом.
— Нет, вы не понимаете. Он умер около двухсот лет назад, но он все еще в университетском городке.
Опасный псих. Она собирается вызвать охрану, когда аспирант вмешивается в мою защиту.
— Вы ищете иконку, — говорит он.
— Что?
— Значок.
То есть, получается, так теперь называют мертвого Джереми Бентама. Аспирант указывает мне на другое здание, и там я нахожу его, спокойно сидящего в углу.
Он хорошо выглядит для своего возраста.
Он сидит на деревянном стуле той же кафедры, где он писал свои документы о счастье, и в той же одежде, которую он носил, когда он умер в 1832 году: черный жилет и куртку, плетеную шляпу. Под одеждой его настоящий скелет. Это последняя воля Бентама.
Бентам любил хороший философский стеб, и он не понимал, почему это может быть неуместно в смерти. Его воля включала следующие инструкции: «Если это должно произойти, то мои друзья и другие ученики должны иметь возможность встретиться… с основателем самой большой системы счастья… транспортироваться в помещении, в котором они встречаются». В этот день, по слухам, Бентам находится на всех заседаниях института, где он включен в список «присутствует, но не участвует в голосовании».
Для Бентама счастье было математическим выражением, и он провел несколько лет тонкой настройки своего «измерителя счастья» — чудесно обезоруживающий термин. Я, например, никогда не связывал цифры и блаженство.
Это простая арифметика, впрочем. Сложите приятные аспекты вашей жизни, а затем вычтите из них неприятные. В результате получится ваш общий уровень счастья. Те же расчеты, Бентам верил, могут применяться к целой нации. Каждое действие, которое правительство приняло, каждый принятый закон следует рассматривать через призму «всеобщего счастья». Бентам, например, рассуждал, что дать десять долларов бедному — это больше, чем дать десять долларов богачу, так как бедный человек получит больше удовольствия от подарка.
Теория Бентама интригует, но не внушает благоговения. Например, он качественно не отличал одно удовольствие от другого. Удовольствие от того, чтобы перевести старушку через улицу, было для него на одном уровне с удовольствием садиста от избиения той же самой старушки. Для Бентама удовольствие было удовольствием, и только.
Другая ловушка: утилитаризм заинтересован только в создании счастья для большинства людей. Это связано со счастьем толпы, а не страданием тех немногих, что хорошо, если вы достаточно удачливы, чтобы быть среди счастливого большинства, но не так хорошо, если вы окажетесь среди небольшой группы неудачников.
В Великобритании до сих пор сохраняются Бентамские тенденции, готовность принять вмешательство государства в жизнь людей для общего блага. Англичане с удовольствием платят за лицензию на BBC для каждого телевизора, которым они владеют. Мэр Лондона Кен Ливингстон недавно ввел плату за въезд в центр Лондона в часы пик на автомобиле. Это классический утилитаризм.
Сравнительно небольшая категория водителей, стремящиеся попасть в центр Лондона, оказалась намного менее счастлива, в то время как подавляющее большинство лондонцев стали немного более счастливыми. Теперь Нью-Йорк взял на вооружение идею запрета на въезд в центр города, хотя это оказалось более спорно, чем в Лондоне. Это неудивительно. Американцы менее утилитарны, чем англичане.
В эти дни разговоры о счастье выскакивают повсюду в Британии. «Мы должны думать не только о том, как помочь людям набить карман, но и о том, как положить радость в их сердца». Эти слова были произнесены не каким-то американским представителем или крайне левым политиком, а лидером британской консервативной партии Дэвидом Кэмероном, человеком, который стремился в офис премьер-министра.
