Под настроение Мишка любил рисовать, и получалось у него неплохо. Люди выходили, правда, несколько карикатурно, но учительница рисования в школе сказала даже, что у Мишки свой стиль, и если его научить техническим приемам, то из него, может, когда-нибудь и выйдет толк.
А пока он самоучкой марал бумагу в нешуточном количестве, изводил карандаши до состояния огрызков и постоянно нуждался в пополнении рисовального арсенала.
Отца же больше занимали школьные списки Ленки и Юрки. Юрка торопливым почерком накатал еще отдельный перечень книг, которые он не прочь был бы прочесть. Да и для Мишки все необходимое отцу приходилось выбирать самому, потому что Потапыч безответственно носился по магазину с горящими глазами и возвращался с коробкой красок, набором кистей, веером разложенных на картонке, или пачкой альбомов. Он складывал их в тележку, которую катил отец, и убегал за очередной добычей.
– Потапыч, – не выдержал Петр Михайлович, – ты бы думал не о рисовании, а о том, как английский пересдать.
Мишка сник и пошел рядом, держась за холодный, чуть липкий бортик тележки.
– Вот пришлось ей соврать, что ты хорошо учишься. Не мог же я ей радость доставить, – имея в виду мать, сказал отец. Он увидел, как Мишка сразу расстроился, вот-вот заплачет. – Мне же не альбомов для тебя жалко. Рисуй себе на здоровье, только после того, как дела сделаешь. Хватит дуться.
– Мне кажется, если я не сдам этот английский, ты меня любить совсем не будешь, – пробормотал Мишка.
– О господи, ну что за чушь! – Отец остановился. – Да хоть и на второй год останешься, никто от этого еще не помер. Правда, от ребят, своих друзей, отстанешь, ну, на хуторе посудачат: дескать, сын Петра Михалыча дурачок – ты же знаешь, как у нас любят приврать. А больше ничего. Мне от этого ни тепло, ни холодно. Во-первых, я знаю, что ты не дурачок, а просто лентяй, а во-вторых, меньше будешь со своими дружками по хутору носиться, больше времени учебе уделишь.
Петр Михайлович говорил серьезно. Мишка даже забежал вперед – посмотреть ему в лицо, не шутит ли.
– Я не дурачок! – убедившись, что отец не шутит, заявил Мишка. – А если я из принципа не хочу учить этот английский?!
– Ого! Да у тебя принципы есть! – с легкой издевкой восхитился Петр Михайлович. – Так ты лучше из принципа его выучи, а то ведь у меня тоже принципы имеются.
Мишка почуял угрозу в отцовском голосе и прекрасно понял намек.
– Вот я и говорю, что ты меня из-за английского не любишь.
– Да хоть вовсе неучем оставайся! Иди покупай, что тебе нужно, и поедем, иначе я сейчас тут расплавлюсь. Дышать нечем.
Мишка в нерешительности мялся, не отходя от тележки. Показывал характер: мол, не нужно мне ни чего.
– Будешь капризничать – останешься на бобах. Посещение города в ближайшее время в мои планы не входит. Научишься рисовать палочкой в пыли, без бумаги и карандашей. Усе к?
Мишка усек и усердно принялся искать то, что ему нужно и не нужно, но приглянулось внешним видом. Таким образом, у него оказалось три точилки и четыре ластика. Отец взглянул на него и, усмехнувшись, покачал головой.
– Зачем тебе столько?
– Видишь, – оживился Мишка, показывая точилки, – на этой две дырки, и можно точить карандаши разной толщины. Очень удобно. А эта под такие карандаши… ну, ты их все равно не знаешь.
– А эта? – Отец повертел в руках точилку в виде маленького красного вертолета.
– Ну, она забавная. – Потапыч покраснел. – Не брать?
– Если нужно, бери, – пожал плечами Петр Михайлович.
Мишка только сейчас, в магазине, заметил, какие у отца руки, – большие, натруженные, загорелые дочерна, извитые синими венами, с крупными, темными от въевшейся земли пальцами. Им с дядей Гришей приходилось и огород перекапывать, и пашню засевать пшеницей, картошкой, кукурузой, хоть они и нанимали помощников. Это помимо работы на конезаводе, где тоже день часто начинался и заканчивался не в кабинете, а в конюшне со скребницей для чистки лошадей в руках. Случалось, отец и роды у лошадей принимал, если сложный случай. Помогал молодому ветеринару.
– Я не буду. – Потапыч жалостливо сдвинул выцветшие брови. – Хватит этих двух.
– Потапыч, нравится – бери, – подбодрил его отец. – Это тебе компенсация за моральные страдания. Пробивайте, девушка, – протянул он кассирше точилку.
– Компе… что? – переспросил Мишка, выглядывая из-под отцовского локтя.
– Утешительный приз после сегодняшней встречи. Я виноват, а расплачиваешься ты.
– Ты не виноват, – нахмурился Мишка. – Кто знал, что она пить начнет?
Кассирша с любопытством взглянула на него, прислушиваясь.
– Давай, Потапыч, быстрее выкладывай наши покупки, не задерживай девушку.
* * *
Квартира находилась в старой части города, где еще не всё застроили высотками, недалеко от Центрального рынка. Это была даже не квартира, а часть флигеля, примыкавшего к двухэтажному дому. Огороженный высоким металлическим зеленым забором, выложенный каменными плитами, двор казался совсем маленьким. Раскаленный воздух в этом тесном пространстве висел неподвижно, как вода в пустом аквариуме.
Отец завел машину во двор. Тут стоял еще один автомобиль, укрытый брезентовым чехлом. Сильно пахло жареной едой – то ли оладьями, то ли еще чем-то. Мишка захотел есть и начал канючить:
– Пап, я есть хочу-у-у!
– Я тоже, – сердито ответил отец. – Иди, открой окна. Сейчас что-нибудь приготовлю.
Они уже зашли в темный душный коридор. В квартире почти не жили. Иногда останавливались дядя Паша с Сашкой, если выступали в ростовском цирке, а так время от времени, на одну или две ночи, приезжали то Мишка с отцом, то тетя Вера с дядей Гришей. В Ростов в основном ездили к зубному врачу или какому другому.
Мишка прошел из коридора в большую комнату, а из нее в комнату поменьше, распахнул забранные решетками окна и снова начал:
– Я есть хочу. Поехали бы домой… Там тетя Вера небось щи приготовила или суп с макаронами и с морковкой, и с луком, и с…
– Прекрати! Яичницу съешь. Разбаловался на теткиных пирожках. – Петр Михайлович засмеялся. – Я бы и сам сейчас от пирожков не отказался!
Пока отец готовил, Мишка выскочил во двор в тапочках и достал из багажника пакеты со своими приобретениями. Отец заметил его маневры через узкое приоткрытое окно кухни.
– Мишка, завтра обратно все в машину затаскивать придется! Кончай пиратничать, иди мой руки, и перекусим.
– Сейчас. – Потапыч с сожалением оставил все же часть пакетов в багажнике и вернулся с одним, где были альбом и цветные карандаши в металлической коробке.
