Мишка вылез из кровати, скрипнув пружинами, неохотно застелил постель, подумав, что у принца небось целая армия прислуги да и английский ему учить не надо: он его с рождения будет знать. «Зато он русский никогда не выучит, – злорадно решил Мишка. – Вот уж язык не для слабонервных хилых англичан. Жи-ши – пиши с „И“, ча-ща – пиши с „А“. И все в таком же духе».
Сначала Мишка заглянул в контору конезавода. Тут работал кондиционер, и несколько минут Потапыч наслаждался прохладой и разноцветными карамельками в прозрачных фантиках, стоявшими в вазочке около секретаря тети Любы. Но ему быстро наскучило слушать, как секретарша по телефону диктует рецепт яблочного пирога.
– Где папа? – наконец не выдержал он.
Тетя Люба, не прекращая говорить про корицу и соду на кончике ножа, махнула себе за спину, где за окном на открытой площадке ходили служащие, водя в поводу лошадей.
Мишка выбежал в другую дверь конторы, ведущую на площадки и к крытому манежу, и охнул от нахлынувшего жара после кондиционированного помещения конторы. Ему навстречу устремилась молодая рыжая лошадь. Она встопорщила черный хвост, вознамерившись поиграть. Мишка испуганно шарахнулся.
– Полин, – позвал ее тренер, – не шали!
Как ни странно, лошадь послушалась, вздохнула и вернулась на место.
Некоторые зоотехники и тренеры приезжали сюда на работу из города. Жили при конезаводе всю неделю, а на выходные уезжали домой. Поэтому Мишка не всех их знал.
– Потапыч! – крикнул от входа в манеж дядя Гриша. – Ты чего здесь?
– Мне папа сказал прийти посмотреть на новую лошадь.
– «Лошадь»!.. – передразнил дядя Гриша возмущенно. – Это конь. Да еще какой! Иди посмотри.
Внутри, в центре песчаной площадки, стоял жеребец, тонконогий, высокий, поджарый, некрупный, соответственно своему возрасту, и абсолютно белый, с розовой кожей.
Свет попадал в манеж сверху, из узких прямоугольных окон под высоким потолком. Стены из рифленых металлических листов часто погромыхивали при сильном ветре. Отец жаловался, что они пугали молодых лошадей. Окна снизу поднимались с помощью высоких шестов, летом тут было свежо от сквозняков. Мишка поёжился, сделал несколько шагов вперед и остановился.
В манеже никого не было. Во всяком случае, Мишке так показалось. Дядя Гриша замешкался у входа: надо было переговорить с кем-то из тренеров.
Конь играл – то вскидывал передние ноги, то брыкал воздух задними, словно метил в воображаемого врага. Белоснежный хвост был поднят и топорщился.
Мишка, завороженный этим зрелищем, пошел к нему навстречу. Конь остановился и замер, стоя боком к приближавшемуся мальчишке. Выжидал – броситься наутек, напасть или подружиться.
Вообще Потапыч боялся лошадей. Но белый конь его не пугал. Он был не такой большой, как Горец, да и было в его гибкости и игривости что-то притягательное, располагающее. Даже в само́й этой настороженной позе, с какой он ожидал мальчика.
Мишка не видел, что сзади на скамеечке сидит отец. Он хотел понаблюдать со стороны за повадками белорождённого, чтобы знать, какой подход к нему лучше подобрать во время заездки и последующих тренировок.
Сейчас отец не торопился вмешиваться. Он был уверен, что белый конь хорошенько укусит или лягнет Потапыча. Белорождённый из людей знал только конюха с прежней конюшни и дядю Гришу. Такое условие выдвинул Петр Михайлович. Привычка к одному хозяину, вернее, тренеру требовалась для воспитания хорошей соревновательной лошади до той поры, пока она не перейдет к спортсмену, для которого ее заезживают. Хотя иногда бывало, что сами спортсмены тренировали лошадь и поэтому приучали ее к себе с самого юного возраста.
Мишка шел, ничуть не опасаясь. Приблизившись, он увидел веселые голубые глаза, глядевшие на него с любопытством и озорством. Было видно белки́ глаз, что не так часто бывает у лошадей. Протянув руку, Мишка провел по шелковистой теплой морде от глаза к трепещущей от волнения ноздре. Конь принюхивался к новому человеку. Он легонько фыркнул, обдав лицо мальчика теплым дыханием, пахнущим яблоками, потом вдруг потянулся и облизал Мишкин нос шершавым языком.
– Ого! – раздался голос дяди Гриши, вошедшего в манеж. – Ты его чем-то угостил? Не надо его кормить: он избалуется. И без того дурачится с самого утра. Безобразничает. Меня уже два раза укусил. Новое место ему не по душе. Петь, боюсь, мы без их конюха не справимся, – обратился он к Петру Михайловичу. – Ты ему предлагал к нам перейти?
– Не хочет, – коротко ответил отец и снова перевел взгляд на центр манежа, где Мишка продолжал поглаживать коня. – А ведь Потапыч его ничем не угощал. Он просто почувствовал в нем родственную душу. Оба подростки. Оба озорники. Ты видел его белки́? Мне кажется, конь неуравновешенный и чересчур энергичный. Боюсь, как бы его единственным достоинством не оказалась замечательная внешность.
– Да ну-у! – Дядя Гриша покачал головой. – И не таких объезживали. Сначала недельки три на корде его погоняю, под седлом. А там, глядишь, и приучим к весу всадника, к посадке и спешиванию. Люблю я это дело. – Он с улыбкой потер шрам на лице. – А без конюха, к которому он привык, будет жарко. Может, сбагрить его без обучения? Как думаешь? Сами заездят под себя.
– Неужели спасуешь? Не похоже на тебя, Григорий. Стареешь? – подначил отец дядю Гришу. – С такой редкой лошадью не жаждешь поработать?
– Я жажду на рыбалку поехать на несколько дней, а еще лучше на море – старые переломанные кости погреть.
– Успеешь, отдохнешь. Ты же понимаешь: теперь каждый день для обучения дорог. А хорошо подготовленного коня продать можно дороже. Тогда и отдохнем. Правда, ведь на море давно собирались. – Отец заметил заинтересованный взгляд Мишки, в его васильковых глазах плескалось желанное море. – Что ты уши развесил? Иди домой заниматься! К тебе разговоры о море не относятся… Гриша, неси седёлку и все из коричневого ящика.
– Новое? – весело изумился дядя Гриша. – А я-то думаю, для кого это ты все новое готовишь? Даже корду новую купил. Седёлка, конкурное седло, ногавки. А если не пойдут тренировки? Может, он не способный?
– Типун тебе на язык! – пожелал отец и трижды поплевал через левое плечо. – Пусть сразу привыкает к хорошему.
Мишка не ушел. Вернее, он сделал вид, что удалился, а сам забрался под скамьи, расположенные одна над другой небольшой трибуной. Он залез под нижнюю и лег на песок. Песок был сырой, и здесь, понизу, особенно сильно сквозняком наносило запах конской мочи. Но Потапыч не уходил. Ему понравился белый голубоглазый конь настолько, что он не мог от него глаз оторвать, смотрел, как тот двигается, поигрывает мышцами на спине, переступает ногами, качает головой.
Мишка глядел из-под лавки, как отец с дядей Гришей принялись снаряжать коня для работы на корде – длинном поводе, за который тренер, стоя в центре круга, держит лошадь, пока та бегает по кругу рысью, галопом, идет шагом. Белорождённому все это еще только предстояло освоить, все ему сейчас было в новинку, как первого сентября для первоклассника.
