– Такие ножи, насколько я знаю, принадлежали иноверческим казачьим полкам.
– Что это за «иноверческие»?
– Значит, иной, другой веры, не православной. Мусульмане, насколько я знаю, точно среди казаков имелись. Вот они такие ножи и носили. Еще ножны должны быть.
– Только нож нашел. – Мишка обрадовался, что его находка ценная, хоть и без ножен.
– Ни к чему ему давать оружие, отбери, Петр, – велел дед, сердитый на Мишку за то, что тот собрал толпу около дома и ославил его перед хуторянами.
Отец свалил вину на Потапыча за вызов полиции и напрасную суету, отлично зная, что внука дед Мирон любит и не станет долго сердиться.
Мишка обиженно оттопырил нижнюю губу, но отец ему подмигнул: мол, останется нож при тебе, не волнуйся.
– Пап, поехали домой, – попросил Мишка демонстративно. – Если дедушке в следующий раз понадобится помощь, пусть его другие спасают.
Потапыч быстро выбежал из-за стола, потому что дед потянулся к полотенцу, чтобы огреть им внука за дерзкие слова.
– Я в машине подожду! – крикнул от двери Мишка.
Он заглянул в дедов колодец от нечего делать, потом в сарай, где на него свалилась прислоненная к стене лопата, больно ударив черенком по плечу, и наконец влез в машину на водительское сиденье.
Приклеенная к приборной доске, поблескивала лакированная круглая маленькая икона святого Минаса, которую отец привез с соревнований, проходивших на Кипре. Другую икону с изображением этого же святого он поставил около своей кровати. Там святой Минас был изображен на коне, в военной форме тех древних лет, с оружием.
На Кипре почитали Минаса, и Мишкиному отцу он пришелся по душе. Потапыч все забывал спросить у него, почему он ему так особенно близок.
В ящике между двумя передними сиденьями лежали солнцезащитные очки, ключи от городской квартиры с брелоком в виде маленькой серебряной лошадки и початая пачка сигарет с зажигалкой. Курящим отца Мишка не видел, хотя тот иногда баловался сигаретой-другой. Осталась привычка с юности.
– Михаил!
Окрик был такой однозначный, что Потапыч выскочил из машины и спрятался за сарай, прикидывая, что он натворил.
– Иди сюда! – велел отец. – Немедленно! Поедем домой. Там уж я с тобой поговорю, курильщик паршивый!
– Ну, дед Мирон, я тебе припомню! – разозлился Мишка, сразу догадавшись, кто рассказал отцу о его неудачном опыте табакокурения.
– Ты идешь? – Отец сел за руль, но оставил дверцу открытой.
– Ты сам куришь! Я у тебя сигареты в машине нашел!
Отец покраснел и захлопнул дверцу. Мишка выждал минут десять и начал приближаться к машине крадучись, словно отец вот-вот выскочит и бросится за ним.
– Пап… – Мишка стукнул в стекло.
– Садись! – не оборачиваясь, велел Петр Михайлович. – Чтобы это было в первый и последний раз! Курение – дурная привычка. Отвыкнуть очень тяжело. Меня вот до сих пор иногда тянет покурить. Не смей больше!
– Я и не собираюсь, – спрятавшись за спинку сиденья, пробормотал Мишка. – И деду сказал, а он меня выдал, хотя обещал тебе не говорить…
Всю обратную дорогу они молчали. Дома отец усадил Мишку за учебники, а сам убежал на конезавод, досадуя, что из-за сегодняшних пустых хлопот отвлекся от работы.
Потапыч вбил два больших гвоздя в стену над письменным столом. Поверх гвоздей уложил старинный нож – свою ценную находку. «Если захочешь, всегда можно клад найти», – уверился Мишка, потирая пальцы, ушибленные молотком.
Он благополучно уснул за учебниками и проснулся, только когда отец хлопнул дверью на террасе, вернувшись к ужину.
– Думал завтра тебя засадить за английский, – улыбнулся он. – Да, видно, не судьба. Павел с Сашкой приезжают. С утра поедем встречать их на вокзал. Ложись сегодня пораньше.
Мишка не мог долго уснуть от предвкушения встречи с братом. То и дело перед его мысленным взором возникало задорное лицо Сашки, его гибкая подвижная фигура, и Потапыч улыбался. Так, улыбаясь, и уснул.
Цирковые
Как ни торопились, к московскому поезду опоздали. По пути им встретилось коровье стадо и перегородило дорогу. Коровы, облепленные слепнями и мухами, обмахивались хвостами, мычали и стремились к Дону, куда их вел пастух, сутулый, вялый от степной жары дядька с лохматым, растрепанным на конце кнутом, волочившимся по мягкой дорожной пыли.
– Пап, быстрее, быстрее! – ёрзал на заднем сиденье Мишка.
– Ну что я сделаю? – хлопнул по рулю отец. – Не давить же коров. Успеем.
Затем, лихо домчавшись до города, они побежали по перрону, поглядывая на часы, но еще издалека увидели дядю Пашу и Сашку, который нетерпеливо крутил коротко стриженной головой.
– Ну где вы так долго? – сердито спросил Сашка, уворачиваясь от дядиных объятий.
– Сашка-то как вырос! – заметил Петр Михайлович, ущипнув отбивающегося племянника за плечо и обнявшись с братом.
– Да? – удивился дядя Паша. – А по-моему, такой же. Главное, чтобы он в весе не прибавил. Я его прибью, честное слово! – Дядя взъерошил Мишке волосы.
– За что? – испугался Потапыч.
– Если объедаться теткиной стряпней будет – вот за что!
Мишка с непониманием взглянул на брата, тот рассмеялся, повесив на Потапыча свою тяжелую сумку.
– Я же верхний, ведь я тебе объяснял. Забыл ты, что ли?
– А почему есть-то нельзя? – шепнул Мишка.
– Ну и болван ты, братец! – насмешливо сказал Сашка. – Я у папки стою на голове, плечах, руках, ему подкидывать меня приходится, ведь он нижний в нашем номере пластической акробатики. Как думаешь, ему будет легко меня кидать, если я стану толстым и неповоротливым? Он себе пуп надорвет. Мне, наоборот, пару килограммов надо скинуть.
Они шли к машине и разговаривали. Взрослые чуть впереди, мальчишки сзади. Потапыч окинул брата взглядом.
– Да ты худой, как скелет, – ветром сдуть может. Тетя Вера начнет тебя откармливать.
– Мечтать не вредно… – вздохнул Сашка, покосившись на крепкую спину отца. – Он мне за каждый лишний грамм головомойки устраивает.
– Как это – пластическая акробатика? Я так ни разу и не видел вашего выступления. Вы хоть бы нам дома показали, в саду, как и что и с чем ее едят.
– На работе надоедает, а тут еще в отпуске выступать. Нет уж! Сколько раз с отцом звали тебя к нам в гости, в разгар сезона. Насмотрелся бы до отвала. Почему не едешь? Неужели не надоело под своим жасмином сидеть? Ведь никуда дальше деда Мирона не вылезаешь! Боишься, что ли? Как мы на море поедем? У меня иногда ощущение, что ты собственной тени боишься.
