– Ты же только поел! – смеялся Потапыч. – Смотри, как бы еда не вывалилась! Здо́рово это у тебя выходит, ловко. Вот бы мне так научиться.
– Тут ничего мудреного, – пожал плечами Сашка. Он стоял перед Потапычем, стройный, поджарый, в синих коротких шортах и белой майке, длинноногий, с тонкими руками и крупными, разработанными кистями рук. Окинул взглядом Мишку. – Конечно, «каучук» у тебя не получится.
– Какой еще «каучук»? – насторожился Потапыч.
– Раньше такие номера назывались «Гуттаперчевый мальчик», «Женщина-резина», «Человек без костей».
– Я не хочу быть резиновой женщиной! – воспротивился Мишка и даже отступил на шаг.
Но Сашка захохотал, еще больше сбивая его с толку.
– «Каучук» – это всего-навсего номер пластической акробатики, когда показывают особенную гибкость тела.
– Ты говорил, что у вас с дядей Пашей номер тоже пластической акробатики. Как-то сложно мне представить дядю Пашу в роли резиновой женщины…
Сашка от смеха повалился на землю под яблоней.
– Папа… ха-ха… женщина… резиновая… Ты бы еще сказал «гуттаперчевый мальчик», ха-ха! Ой, не могу! Ну ты выдал! У нас не то чтобы «каучук», у нас силовая акробатика вместе с пластическими элементами, некоторыми красивыми позами. В общем, весь номер как бы на мне сосредоточен. Папа в роли подставки выступает. Поддерживает меня. А всю пластику я показываю. Я же с детства все это делал – шпагаты, мостики… Тело привыкло. А у тебя уже все закостенело.
– Ничего у меня не закостенело. – Мишка хлопал глазами, изумляясь, сколько всего Сашка знает.
– Тогда попробуй сядь на шпагат! – усмехнулся Сашка.
– Еще чего! Ты что, хочешь, чтобы я мышцы порвал?
– Вот и я о том же! Говорю ведь – закостенел. Где твои дружки – Димка и Егор?
– Не знаю, – с ревностью в голосе ответил Мишка. – Наверное, как обычно, в церкви отцу помогают.
– Егор помладше, его можно попробовать тренировать, у него пока мышцы наверняка попластичнее.
– Ничего у Егора не пластичное. Почему ты меня не хочешь научить какому-нибудь трюку? – с обидой в голосе спросил Мишка.
* * *
За пашней рос высокий тополь. На следующий день в тени этого дерева Сашка устроил цирковую школу. Правда, это скорее напоминало театр одного актера.
Сашка неутомимо демонстрировал трюки. У него они получались красиво и ловко. Но Потапыч и примкнувшие к нему Димка и Егор не выражали особого восторга по поводу его способностей.
– Ты-то умеешь, а нас учить не хочешь! – загалдели они.
Посмеиваясь, Сашка ответил:
– Вы что, хотите покалечиться? Вы же увальни хуторские. У вас мышцы развиты только для барахтанья в воде и чтобы за курами гоняться.
Мишка знал, что Сашка вообще-то не злой, и был неприятно поражен его язвительностью.
Драки избежать не удалось: Потапыч вместе с друзьями решил проучить зазнавшегося брата. Ему до крови расквасили нос и поставили фингал на лбу и под глазом. Сопели и били молча и сосредоточенно, только Егор приговаривал:
– Мышцы у нас слабые, да?
Сашка сперва отпихивался и улыбался, пытаясь обратить все в шутку, но противники упорствовали. Тогда он пару раз крепко дал сдачи, разбив Димке губу, а Егору бровь. А потом вдруг расплакался и убежал домой.
– Чего это он? – пробасил Егор. – Жаловаться побежал?
– Зачем ему жаловаться? – пожал плечами Димка, утирая кровь. – У него на лице все написано. Он нас обругал – и нам же всыпят.
– Он нас не выдаст, – угрюмо сообщил Мишка, потирая синяк на подбородке, который ему достался от локтя Егора.
Настроение стремительно портилось. Слезы Сашки, прорвавшиеся так внезапно, говорили о сильной обиде.
– Пошли купаться! – предложил Егор. – Если сейчас домой зайдем, фингалы мать увидит, дома запрет, а так хоть искупаться перед казнью успеем.
Димка и Потапыч рассмеялись.
С Дона они вернулись к вечеру, ужасно голодные, с расцветшими синяками. Сашка, как выяснилось, бил вроде бы не сильно, но эффективно.
Потапыч прокрался под окна веранды, откуда исходили аппетитные запахи. Он пытался понять, есть ли на кухне и веранде кто-то, кроме тетки.
Стоило ему поднять голову над подоконником, как он столкнулся взглядом с отцом, который смотрел прямо на него.
– Заходи, – разрешил он миролюбиво. – Сашка уже спит.
Когда Мишка возник на пороге, Петр Михайлович покачал головой.
– Что у вас там стряслось? Ты так ждал его приезда – и вдруг драка. Он с разбитым носом, ты с синим подбородком. Тетка говорит, он плакал. Чем вы его допекли? Не стыдно?
– Он очень вредный стал.
– А ты, думаешь, не меняешься? – приподнял брови отец. – И поверь, не всегда в лучшую сторону. Это переходный возраст. Подумай об этом. Ты вот дома живешь, делаешь что заблагорассудится, а Сашка работает и учится, да и у Паши, чего греха таить, тяжелый характер. С ним даже мне порой непросто. А Сашка как раз веселого нрава, уживчивый. Все остальное – это нервы, не более того.
– Он сказал, что мы хуторские увальни, – пожаловался Потапыч, присев за стол рядом с отцом.
Петр Михайлович рассмеялся.
– Ничего смешного! – обиделся Мишка. – Я ловчее его во многом. Вон мы ему как навешали, аж заревел.
– Втроем на одного! – покачал головой отец. – В этом нет никакой ловкости. А почему он вас так назвал?
– Не хотел нас трюкам цирковым обучать.
– Ну и правильно, – охотно согласился Петр Михайлович. – Чтобы вы руки-ноги не переломали. Молодец Сашок! Взрослый поступок. Пойду его похвалю.
– Пап, это нечестно! Ты в цирке сам работал, как дядя Паша. Он Сашку всему научил, а ты меня – нет.
– Зачем тебе? Ты же не собираешься в цирке работать?
– Сашка все время твердит: «Мы – цирковые». А мы ведь тоже цирковые. – Мишка упрямился и упорно сверлил отца васильковыми глазами.
– Я уже давно не цирковой. Да и по большому счету никогда им не был. – Отец улыбнулся. – Назвать себя можно как угодно, главное то, что ты умеешь. Себя ведь не обманешь. Я – жокей. С этим никто не поспорит. Ты – пока что школьник, и, кстати, не из самых успешных. А вот кем ты станешь, зависит только от тебя. Для цирка ты, в общем, по физическим данным вполне подходишь, но кочевая жизнь не для тебя. Переезды из города в город, бытовая неустроенность – ни удобной кровати, ни нормальной еды. Ради чего? Аплодисменты, фотография на афише?
– Зачем же ты работал в цирке?
– Мне нравилось. На тот момент это было интересно и важно. Теперь нет. Теперь важны лошади, соревнования. – Отец задумчиво взглянул на Мишку и добавил: – Семья.
