Они приехали сюда вчера вечером. Успели искупаться, спустившись к морю из рыбацкой деревеньки, где жил друг цирковой юности отца и дяди Паши. Деревня располагалась на небольшой возвышенности, переходящей в степь, очень напоминавшую Мишке его родной хутор. Сразу за деревней начинались виноградники и бахчи с арбузами, но дух раскаленной степи, не остывающей даже ночью, пробивался сквозь виноградные, плотно сросшиеся в стенки лабиринты. Потапычу показалось, что здесь жарче, чем дома, особенно когда он вышел из машины с кондиционером. Но даже этот душный ароматный воздух показался ему приятным после напряженной атмосферы, царившей всю дорогу в машине.
Сашка не разговаривал с Потапычем и безостановочно препирался с отцом. Стоило тому, например, попросить бутылку с водой, Сашка бормотал, прежде чем передать ее: «Ага, сейчас. Руку протянуть не может. Я, как всегда, на побегушках». Дядя Паша, услышав эту реплику, начинал кричать: «Как ты с отцом разговариваешь?!» Вместо того чтобы смиренно промолчать, как сделал бы Потапыч, Сашка отвечал: «Нормально разговариваю. Как умею». – «Я тебя научу старших уважать! – заводился еще сильнее дядя Паша, и Мишка с заднего сиденья видел его красную, со вздутыми венами шею и пригибался от испуга. – Петя, останови машину! – требовал дядя. – Я его поучу уму-разуму».
«Давай не в дороге! – начинал возмущаться и Петр Михайлович. – Доедем – и деритесь, ругайтесь, если вам так нравится. Избавьте нас с Мишкой от этого зрелища. А ты, Александр, придержал бы язык. Слишком он у тебя свободно подвешен».
Нет чтобы Сашке промолчать, в ответ раздавалась очередная реплика: «Как хочу, так и разговариваю!»
Дядя Паша начинал кричать по новой: «Как ты смеешь?! Да я тебя отлуплю сейчас! Петя, останови!»
Но отец не был таким кровожадным и даже не думал тормозить. «Прекрати меня дергать! Я за рулем. Не отвлекайте! Молчите оба!»
На время они затихали, но через полчаса несмирившийся дядя Паша начинал негодовать: «Нет, вы подумайте, растишь сына, кормишь, поишь, обучаешь, и что в ответ? Черная неблагодарность. Вот взял бы и отдал тебя в детдом, что бы ты тогда запел? Как бы тогда себя чувствовал?»
«Спокойно, – холодным тоном ответил Сашка. – Крики бы эти не слушал».
«Останови!» – страшным голосом потребовал дядя Паша.
«Я сейчас остановлю, – согласился отец, – высажу вас обоих с вещами, и идите на все четыре стороны, раз вести себя не умеете».
На этот раз все замолчали надолго, так что Мишка успел задремать, но проснулся он снова от крика. Ругань возобновилась и вспыхивала время от времени в течение всего пути.
Когда они доехали и остановились у низкого каменного заборчика, отгораживающего двор от дороги, Сашка выбежал из машины раньше всех и держался все время от дяди Паши на расстоянии. Но Павел Михайлович словно перекипел и выглядел теперь равнодушным и спокойным. Он не пошел купаться и раньше лег спать, немного пообщавшись с дядей Борей, невысоким мужчиной, с довольно длинными крепкими руками, с ловкой проворной походкой. Во время ходьбы он словно весь приходил в движение – и лицо, и шея, и руки, и ноги, само собой, и туловище. Потапыча позабавила эта разболтанная и в то же время стремительная походка. Дядя Боря будто бы находился не во дворе, где в небольшом сетчатом загоне бегали куры и по сторонам от дорожек богато цвели розы, а на арене цирка и вот-вот начнет свое выступление.
Отец сказал, что Борис первоклассный жонглер. Он был немного младше Петра Михайловича, ровесник дяди Паши. Но прическа, вернее, почти полное ее отсутствие, старила его. Несколько кустиков светлых, почти желтых волос за ушами делали его похожим на клоуна, а ясные голубые глаза, словно сильно размытые пятнышки акварели, напоминали глаза деда Мирона.
Потапыч удивился, узнав, что сын дяди Бори всего на год младше его, Мишки. Выйдя и резко распахнув дверь, радуясь, что они уже на море и можно только купаться, загорать и не нервничать хотя бы до отъезда, Мишка услышал крик.
– А-а-а! – верещал ушибленный дверью мальчишка. Внезапно он смолк, словно звук выключили. – Меня Владик зовут, – сообщил он. – Ты только папе не говори, что я под дверью торчал. Он рассердится. Сказал, чтобы дал тебе выспаться. А Сашка ваш злой. Он пообещал в глаз дать, если не отвяжусь. А я просто подружиться хотел…
– Погоди! Не тараторь, – покрутил головой Потапыч. – У тебя отец строгий? Дерется разве?
– Нет, – удивился Владик. – Ворчливый он. А лучше бы дрался. Как начнет отчитывать, хоть в море со скалы кидайся. Раньше он моего старшего брата донимал, Стаса. Но брат сейчас в армии служит.
– А ты тоже цирковой? – Мишка разглядывал Владика со жгучим любопытством.
Тот был щуплый, очень загорелый, с прищуренными глазами и тонкими губами, с чуть опущенными книзу уголками рта, с короткими пшеничными волосами, которые росли странно, словно в маковку воткнули пучок волос и он рассыпался, слегка прикрыв круглую голову.
– Вот еще! Делать мне больше нечего! Я капитаном стану, дальнего плавания… Ты есть хочешь? Мама оладий напекла. Я уже поел, но еще бы пару слопал, а мама не даст. Для гостей, говорит. И сметана, и варенье абрикосовое… – Владик облизнулся. – Если с тобой пойду, то еще съем. Люблю оладьи!
– Здравствуйте! – вежливо поздоровался Потапыч, заходя на кухню, большую и светлую, с круглым массивным столом посередине, покрытым желтой скатертью.
Он тут же потупился, потому что всегда стеснялся, когда знакомился или здоровался.
Полная невысокая жена дяди Бори, с пухлыми щеками, с тонкой пшеничной косой до середины спины, в длинном бежевом сарафане, почти не закрывала рта, выдавая по сто слов в минуту.
– Садись, деточка. – Горячей мягкой ладонью она огладила Мишку по затылку и спине. – Как ты спал? У нас хорошо, тихо. Да что я? Вы сами живете на выселках…
– Мы на хуторе живем, – поправил ее Мишка, запихивая в рот хрустящую оладью, политую абрикосовым вареньем.
– Ну и я о том, в глухой степи. А у нас море. Это тебе не речка, хоть и большая, как Дон. Вы сейчас идите купаться. Отцу не мешайте, он в сарае репетирует…
Она еще говорила и говорила. Слушая ее краем уха, Мишка узнал, что старший ее сын толковый паренек, а Владик – шалопай, и что из него вырастет, одному Богу известно. Что Борис тоже не подарок: то уезжает надолго, то репетирует, а во время репетиции становится яростным, как лев на охоте.
Мишка страстно захотел увидеть, как выглядит лев во время охоты, то есть репетирующий дядя Боря.
«Лев потерял часть богатой гривы от бесконечных гастролей и плохого питания» – так подумал Потапыч, глядя на дяди-Борину спину с прилипшей к ней пропотевшей рубашкой.
Широкая дверь в сарай была распахнута, иначе внутри не хватало бы воздуха и света. Мишка и Владик сидели за кустами и смотрели, как перед дядей Борей взлетают небольшие булавы, что-то вроде палочек, но с утолщением на конце – они по форме напоминали одновременно бутылки и кегли.
