Мишка прошелся по дому, выглядывая в низкие окна, уставленные глиняными горшками с цветами, но Сашки не нашел ни в прохладных, продуваемых сквозняком комнатах, ни на широком дворе.
Тогда Потапыч быстро вылез через окно, потихоньку взял велосипед за сараем и, зажав рукой велосипедный звонок, чтобы тот не тренькнул, вышел через заднюю калитку к виноградникам.
Кое-где уже висели спелые гроздья, теплые, просвечивающие на солнце, будто в каждой виноградине сидело по солнышку. Цикады сверлили пространство своим треском, замолкали, когда Мишка приближался к тому месту, где они затаились, и с новой силой пели ему в спину, когда он удалялся. Шины с шуршанием соприкасались с сухой землей в виноградных междурядьях. Солнце болью отдавалось в обожженной спине – даже через ткань желтой футболки.
«Лучами, как нагайкой, исхлестало», – подумал Мишка, покосившись на солнце через плечо. Он вообразил на месте солнца римских солдат с плетьми, избивавших беззащитного, несопротивляющегося Минаса. «Сидел бы в горах – был бы жив», – с жалостью подумал Мишка, понимая, что так святой не смог бы поступить. Своим смирением, а не воинственностью он победил. «Где теперь язычники?» – пнув пустую раковину от виноградной улитки, слегка позлорадствовал Мишка и тронул крестик, висевший на шее на тонком черном шнурке.
Потапыч сделал большой круг, чтобы выехать к лестнице, ведущей на пляж. Но, кроме рыбаков, собирающихся на ночной лов, там никого не увидел. Глядя на них, подумал, что не так уж тут плохо, можно и пожить еще немного. Дом-то не убежит, дом подождет.
Мишка поехал знакомой тропинкой к катеру. Издалека увидел лежащий на берегу велосипед. Значит, он не ошибся в своих предположениях: Сашку любопытство тоже привело сюда.
Он нашел брата в рубке на том же самом месте, где сам вчера сидел. Сашка не выказал раздражения и не глянул ехидно, как делал последние дни. Он отвернулся и незаметно вытер глаза ладонью.
Мишка сел рядом, придвинулся вплотную.
– Сашка, мы – дураки. Я имею в виду меня и Егора с Димкой. Не обижайся, а?
– Я не обижаюсь, – глухим голосом отозвался брат. – Меня многие считают чем-то вроде клоуна. Просят трюки показывать или научить им. Ты думаешь, я из гордости не хочу или боюсь, что кто-то еще уметь будет?
– Вовсе я так не думаю! Говорю же, дурака мы сваляли.
Сашка повернул к нему заплаканное лицо.
– Я устал, понимаешь? Встаю чуть свет, репетиция, школа, потом снова репетиция, представление, уроки. Короткая ночь, и всё по новой. Попробовал бы ты так! Школы все время разные, то один город, то другой. Травмы. Мышцы болят. У меня постоянно болит рука. – Сашка, всхлипнув, потер кисть левой руки. – Отец ругается, дерется…
– Ну что ты, что? – Потапыч погладил его по плечу. – А хочешь, оставайся у нас? Папа будет только рад. Вместе будем учиться. Как хорошо! А дядя Паша пусть один, если ему нравится.
Сашка вздохнул. Слезы высохли. Он посмотрел в окна рубки на берег, который отсюда в закатном свете выглядел розовым, уютным, и покачал головой.
– Не знаю. Я, наверное, так тоже не смогу. У вас дома как-то очень тихо, тоскливо. Эта степь за окнами… Летом еще хоть в саду зелень, а зимой? Ни огней, ни машин. Глухо, пусто. Только снег, снег…
– Да ну тебя! – обиделся Мишка. – Это же на улице снег. Оттого дома еще уютнее. Лошади ржут в теплой конюшне. Их в мороз мы шерстяными попонами накрываем. В комнатах жарко, пахнет пирогами и хвоей, когда елка, Новый год… Знаешь, как здо́рово! – Мишка зажмурился.
– Я в Новый год всегда работаю, – пожал плечами Сашка. – В цирке на Новый год, я тебе скажу, тоже здо́рово. Все украшено мишурой, звездами из фольги. Запах тоже какой-то особый, свежий, хвойный. Мы в нашей гримерке ставим небольшую елку. И многие так делают. И представления особенные, сказочные. Я Новый год играл, поскольку самый молодой. Меня все на руках носили, под куполом летал, словно с неба я спустился. А потом стол накрыли. Все собрались: артисты, дирекция цирка. Конкурсы были, призы. Мне роликовые коньки подарили. – Сашка улыбнулся. – Вот если бы в школу ходить не надо было, а то двойки эти…
– Я вообще на второй год остался, – мрачно признался Мишка. – Вернее, на осень, по английскому. Папка сказал, что выпорет, если не сдам.
– Да ну, брось! Дядя Петя только обещает, чтобы не расслаблялся. Это не мой отец. Тот грозится мало, больше делает. Лучше бы было наоборот.
– Говорю же, переезжай к нам!
– Спасибо, конечно. Но я к своему привык. – Сашка улыбнулся и хлопнул брата по плечу.
– Ай! – вскрикнул Мишка. – Я же обгорел. Пошли купаться?
– Лучше домой. – Сашка взглянул на часы. – А то у тебя не только плечи гореть будут, но и место пониже. Давай завтра с маской поныряем. Я там таких рыбин видел! Мой отец с твоим надолго завтра на рыбалку уедут, и нырнем. А? Лады?
– Точно! – весело согласился Мишка.
Они поехали домой на велосипедах, распевая во все горло:
Не для меня придет весна,
Не для меня Дон разольется.
Там сердце девичье забьется
С восторгом чувств не для меня.
Их еще тонкие голоса звучали слаженно, звонко под скрипучий аккомпанемент цикад и позвякивание велосипедных звонков.
* * *
Мишка не сразу заметил это существо на дне, частично закопавшееся в песок. Два выпуклых глаза, один над другим, внимательно следили за плававшими и заслонявшими солнце мальчишками.
Сашка вынырнул, выдул воду из дыхательной трубки, и, не вынимая загубник изо рта, прогудел почти разборчиво:
– Это камбала. Отец говорил. Маленькая еще. Попробуй ее поймать.
– Нам бы сачок, – отплевываясь, сказал Потапыч, нырявший без трубки.
Он не умел выдувать попавшую в нее воду и начинал захлебываться и паниковать, поэтому набирал в легкие воздух и потихоньку выдыхал его, пуская в воде пузыри, когда погружался.
Вода давила на уши, маска то и дело запотевала, хотя Мишка, выныривая, плевал на стекло изнутри, промывая маску в морской воде. Этот метод помогал плохо.
Камбала, поднимая облачко песка, вибрируя казавшимся кружевным плавником, улепетывала и снова закапывалась в песок. Мишкины пальцы только раз коснулись ее скользкой тушки, и камбальи глаза посмотрели с возмущением на преследователя. Заметив это, Мишка фыркнул и нахлебался воды.
– Фу! – вынырнул он, откашлявшись. – Гадость какая!
– Это тебе не пресная донская водичка, – загнусавил через трубку Сашка. – А крабов ты видел? Там один, мелкий, закопался в песок. Только глаза и клешни торчат. Сидит, песок под себя подгребает.
Сквозь мутноватую воду Мишка разглядел не краба, когда в очередной раз нырнул, а рака-отшельника, тащившего за собой небольшую витую раковину.
