Вдруг что-то блеснуло на солнце. Это проплыла стайка рыб, довольно крупных, серебристых. Мишка преследовал их какое-то время, любуясь плавными и синхронными движениями.
Владик сидел на берегу под самодельным навесом из четырех шестов и натянутой между ними простыней и с тоской смотрел на движение черной с оранжевой полосой Сашкиной трубки, бороздившей воды вдоль берега. Его закованная в гипс нога покоилась на полосатом бело-зеленом покрывале.
Потом, проголодавшиеся, они пошли к дому, поддерживая с обеих сторон Владика.
– Мы как твои оруженосцы! – засмеялся Сашка, пронзая невидимого врага, как пикой, шестом, зажатым под мышкой.
– Гипсоносцы, – поправил Мишка, размахивая маской.
Он завернулся в покрывало, как древний римлянин в тогу, и нес под мышкой три других шеста от разобранного навеса.
– Рыбкой пахнет, – потянул носом Владик, когда они доковыляли до калитки.
В большом тазу на дорожке сонно плавали крупные черные бычки. Мишка с сожалением взглянул на них и поспешил обедать бычками в сметане. Мать Владика нажарила целых две большие сковороды.
Отец и дядя Паша приехали обгоревшие, с красными лицами и шеями, но довольные и шумные. Мишке передалось их хорошее настроение, как и всем сидящим за столом.
Сковородки опустели, но никто не спешил уходить. Отец запел, дядя Паша подхватил песню:
По диким степям Забайкалья,
Где золото роют в горах,
Бродяга, судьбу проклиная,
Тащился с сумой на плечах…
Мишка вылез из-за стола и уселся на подоконник, единственный в доме не заставленный цветочными горшками. Он болтал ногами, смотрел на отца и слушал песню, тихонько подпевая.
– Ну, братцы, с вами хорошо, но мне репетировать надо, – сказал дядя Боря.
– Да уж… – Павел Михайлович сделался озабоченным и серьезным. – Скоро наступят рабочие будни. Пошли-ка, Сашок, отдохнем с полчасика и тоже позанимаемся. Новую программу готовим.
Сашка уныло кивнул и дисциплинированно поплелся отдыхать.
А Мишка пошел в понравившийся ему виноградник. Расстелил покрывало в междурядье, сорвал несколько гроздей винограда, приложил теплые ягоды к щеке.
– Живые, – прошептал он.
Мишка улегся на спину и зажмурился от зеленоватого света, льющегося сквозь словно бы резные виноградные листья.
«Нет, вообще-то неплохо, что я никакой не цирковой, – подумал Потапыч, потягиваясь с наслаждением. – Могу отдыхать когда хочу и ничего не надо репетировать. Пусть Сашка на плакатиках красуется, а я лучше на солнышке полежу».
Мишка бросил виноградину в рот и хрустнул косточками. Из другой ягоды косточки он достал и рассмотрел их с интересом. «Как из этой крошки огромная лоза вырастает? – Он уважительно покосился на заросли винограда. – Интересно, фрукты, овощи растут, оставляя после себя семена, косточки, и все вырастает заново. А человек оставляет детей, – Мишка взглянул на косточку, – а может, и нет. Сам растет, как виноград… И что же остается? Душа? – Он коснулся своей груди. Там, по его предположению, и находилась душа. Мишка перевернулся на живот и поворошил сухие комочки земли. – Косточки и семена – в землю, а куда попадает душа? Говорят, что люди вкладывают душу в работу. Художник – в рисунки, плотник в табуретку или стол. Каждый в то, что делает с любовью. Наверное, так».
Потапычу вдруг стало невыносимо грустно, из глаз закапали слезы. Они смешивались с пылью и не впитывались в землю, как бы обволакиваясь ее частицами.
Вскочив, Мишка обежал дом и увидел отца, который, как ни в чем не бывало, сидел в полюбившемся ему плетеном кресле и спал, накрыв голову газетой.
Дядя Боря стучал мячиками в сарае, Сашка стоял под яблоней на плечах своего отца, изогнувшись при этом так, что касался пяткой собственного затылка.
– Там на столике у крыльца лежат раковины, – вдруг сказал отец из-под газеты. – Рыбаки подарили. Сашка одну себе взял. Остальные тебе.
Мишка побежал смотреть. На газете лежали три раковины. Одну, самую большую, тяжелую, с розовой серединой, гладкой и холодной, шершавую, шишковатую снаружи, он оставил себе. Приложил ее к уху и отчетливо услышал море, плескавшееся волнами о песок равномерно и убаюкивающе.
Две другие он решил подарить Ленке и Юрке. Сейчас, вдали от дома, он о брате и сестре вспоминал спокойно, дружелюбно и даже с некоторым умилением. Ленке Потапыч определил плоскую большую раковину, напоминавшую по форме раскрытый веер с рисунком из коричневых мелких пятнышек на светлом фоне. А Юрке – похожую на большого жука, с гладким голубовато-серым верхом, со множеством круглых пятнышек. Снизу в раковине была расщелина с неровными краями, как мелкие зубы какой-нибудь хищной рыбы. Эта раковина тоже слегка шумела, отдаленным эхом передавая звуки моря.
* * *
Умиление Потапыча по отношению к Ленке закончилось быстро. В тот же день, когда они вернулись домой, с тем особенным загаром, какой бывает только на море, чуть похудевшие или, вернее сказать, подтянутые после ежедневного многочасового плавания и ныряния, Мишка благополучно подарил брату и сестре по раковине. Но уже через час они с Ленкой катались по двору в пыли, сминая теткины цветы на клумбах.
Растащил их дядя Гриша, оба получили по весомому шлепку и разошлись по углам – не ринга, как бывает с соперниками в боксе, а комнат, где провели в раздумьях довольно много времени.
Мишка с тоской вспоминал море, ковыряя обои в углу террасы.
Репетитор
Сергей Иванович Полушкин работал бухгалтером на конезаводе Петра Михайловича. Он отличался маленьким ростом, сильной сутулостью, которая грозила стать горбом, крупным носом на асимметричном лице – левая половина лица весьма отдаленно походила на правую. Только нос и уравнивал, и соединял эти разрозненные половины в одно целое. Вообще, он походил на гнома: коренастый, невысокий, только безбородый. Отсутствие бороды ничуть не уменьшало сходства со сказочным персонажем.
Мальчишки смеялись над ним и побаивались. Нравом Сергей Иванович отличался грубым и вспыхивал из-за любого пустяка и косого взгляда в его сторону. Только Петр Михайлович умел с ним ладить и считал его отличным специалистом в своем бухгалтерском деле. При этом, на беду Потапыча, Полушкин владел английским языком. Где и каким образом он так наловчился говорить на иностранном языке, никто не знал, но Мишкин отец решил, что такое умение не должно пропасть, и попросил Сергея Ивановича позаниматься со своим непутевым отпрыском.
Отпрыск, разумеется, не горел желанием, но его мнения на этот счет никто и не спрашивал. В результате Потапыч с учебником и тетрадкой под мышкой оказался около большой двери, окрашенной темно-зеленой краской. Полушкин был ростом не намного выше Мишки. Открыл дверь и взглянул мальчишке прямо в лицо большими карими глазами, с нависшими над ними черными лохматыми бровями.
