Оказалось, что увезли его не так уж далеко от Житомира. И длилось все это чуть больше часа. Ладно, полтора. Телевизор бодро вещал, двери квартиры были не заперты, но прикрыты, и даже горелка под кофеваркой оказалась предусмотрительно выключенной. Почему — Шамрай париться на этот счет не стал. Выключили, и ладно. Сейчас не до того. Он натянул куртку, обул кроссовки на босу ногу, прихватил кое-какие деньги и, словно делал это ежедневно, дунул в ближайший гастроном.
Купленные там пол-литра он почал прямо на ходу, едва свернув за угол магазина.
Дальше — провал. И не надо никакой тебе аномальной зоны в покинутом Богом и людьми Подлесном.
Следующее воспоминание — ледяная глухая ночь, он один, в тех же кроссовках на босу ногу и куртке. Подъезд его дома, наполовину опорожненная бутылка — почему-то в левой руке. Он стоит прямо в дверном проеме, смотрит в небо и упорно пытается разглядеть в нем звезды. Звезд нет, зато снова откуда-то доносится глухой рык. Он прикладывает горлышко бутылки к губам — это называется «поза горниста». Несколько глотков, обожженный пищевод — и снова темный провал. Потом — утро или день, не понять, кто там следил за временем… Его выворачивает в сортире, он стоит на четвереньках, блюет мимо унитаза и почему-то не может ровно держать голову. Затем поднимается, хватаясь за стену. В кухне на столе — бутылка. Початая, полная — без разницы.
Рычание. Глоток. Еще. Тьма.
Время от времени его будил телевизор, который Виктор по неизвестной причине упорно не хотел выключать. Поэтому, придя в себя в очередной раз на полу рядом с диваном, он услышал прогноз погоды на сегодня, воскресенье, тридцатое ноября. Значит, воскресенье. Голова уже не болела, она была просто неподъемно тяжелой. Ныло и ломало все тело, от него несло перегаром и блевотиной, во рту стоял вкус желчи. Он еле поднялся, цепляясь за стену, добрался до прихожей, сунул босые ноги в кроссовки.
Но, оказавшись на улице и жадно глотнув из горла следующей бутылки прямо у дверей круглосуточного магазина, Шамрай вдруг почувствовал приближение того состояния, когда еще невозможно остановиться, но осознание того, что сделать это нужно немедленно, уже на подходе. Поэтому, восстановив в памяти все, что подлежало восстановлению, Виктор сообразил: завтра, если ничто этому не помешает, наступит понедельник. А это означает, что ему придется появиться в редакции, а до этого как-то привести себя в порядок. Опыт трезвой жизни, приобретенный за четыре года, куда-то улетучился, а его место заняли те эмоции и ощущения, которые Шамрай испытывал на протяжении нескольких месяцев после той истории и с которыми, казалось, было покончено навсегда.
Четыре года — это долго. Но не так долго, как надеялся и хотел Виктор.
Не удержавшись, он сделал еще глоток. Даже не глоток — просто пригубил. Полбутылки, если заглотнуть залпом, могут подарить блаженное отключение от реальности. Но ему, Виктору Шамраю, именно это нужно сейчас меньше всего: он не хотел возвращаться в тот параллельный мир, который вырывает из памяти часы, дни, недели. А этот небольшой глоток просто привел его мысли в хоть и относительный, но все-таки порядок. Захотелось курить, и он расценил это как добрый знак. Будучи в отрубе, он не чувствовал ничего: ни боли, ни голода, ни физиологических потребностей (что, между прочим, сказалось на состоянии его спортивных штанов), ни тяги к куреву.
Он вернулся в магазин и купил у толстощекой накрашенной продавщицы, совершенно игнорировавшей его состояние — и не таких видала! — пачку «Бонда». Выйдя на воздух, распечатал, но закуривать не спешил. Теперь от одного вида сигарет стало подташнивать, а спазмы в желудке в свою очередь напомнили — надо что-то съесть. Причем неважно что. Главное сейчас — не оставлять многострадальный желудок пустым.
Он вернулся еще раз, заплатил за страшноватую с виду пиццу, попросил разогреть в микроволновке, а потом на улице, давясь, запихнул ее в себя, не почувствовав вкуса. Едва не вывернуло, но все-таки обошлось. Главная цель достигнута: время до следующего глотка алкоголя увеличилось. В желудке ощущалась каменная тяжесть, но тем не менее он хоть чем-то был наполнен.
Пересчитав остатки скомканных купюр, Виктор снова направился в магазин и купил несколько пирожных с масляным кремом. Есть больше не хотелось, но почему-то тянуло на сладкое. Не спеша вернувшись домой с пакетом пирожных, початой бутылкой и пачкой сигарет в кармане сырых и вонючих штанов, Шамрай впервые за эти дни тщательно запер дверь, сбросил куртку, швырнув ее прямо на пол, разделся догола и заставил себя встать под душ. Простояв под колючими струями минут десять, он, не вытираясь, выбрался из ванной, закутался в махровый халат, а грязные вещи собрал и запихнул в пластмассовую корзину для белья.
Затолкав в себя пару пирожных, Шамрай сделал еще один небольшой глоток водки и чуть ли не силой заставил себя лечь на диван. Через полчаса он уснул, но не провалился в плотный мрак, как накануне, а плавно погрузился в неглубокий и тревожный сон. Телевизор он по-прежнему не выключил, только убавил звук.
Так, с перерывами, он продремал до вечера.
К тому моменту когда за окном стемнело, в голове, пусть и не вполне, но все же немного больше, чем с утра, прояснилось.
Зато ночь прошла без сна. Виктор вертелся, не находя себе места, исходил холодным вонючим потом, однако все-таки удержался от продолжения «банкета». К утру, измученный и обессилевший, но тем не менее уже практически трезвый, он знал, что надо делать.
Правда, будь он в другом душевном и физическом состоянии, он бы ни за что на такое не отважился.
24
— Плохо выглядишь, старик.
— Спасибо, брат. Умеешь подбодрить.
Шамрай и без Гриши, редакционного водителя, знал, что видок у него сейчас далеко не представительский. Сбривая утром трехдневную щетину, оставшуюся нетронутой с пятницы, с момента достопамятного похищения, он порезался: руки дрожали. Порез оказался неожиданно глубоким. Виктор даже перепугался — хорошенькое дело, чуть не отхватил лезвием кусок подбородка! Кровь долго не удавалось остановить, и даже теперь, когда она вроде бы уже свернулась, свежая ранка бросалась в глаза издалека. Покрасневшие глаза, дрожь в руках, непрерывный шум в голове — все напоминало о возвращении к алкоголическим будням, но… только ему самому.
Главное — от него не пахло. Почти сутки воздержания, тщательно вычищенные зубы, две чашки кофе, причем одна выпита только что, в здешнем буфете, за четверть часа до разговора с Гришей, плюс пара жвачек с ментолом. Все это было сделано ради того, чтобы осуществить первую и, как в тот момент казалось Виктору, самую сложную часть его плана.
Он очень быстро вспомнил, что на самом деле требуется, чтобы перестали трястись руки и на некоторое время прояснилось в голове. Жвачки, кофе — все это чепуха. И если так уж трудно справляться с этой дрожью, то, по крайней мере, нужно потерпеть, пока не удастся раздобыть «колеса».
— Не спал всю ночь. Видишь, погода какая. Давление, блин. — Шамрай демонстративно потер виски кончиками пальцев.
