Откровенные разговоры велись до тех пор, пока на собеседников дурманом не наваливался утренний сон.
«Дед! А у тебя есть недостатки?» – как-то поинтересовался Митька.
«А как же! Я ж не святой. Иногда начну свою жизнь перелистывать – спина краснеет. Сколько ошибок в жизни совершил! Красными галочками помечать – так полей в тетрадке не хватит. Только грызть себя за ошибки не надо. На ошибках учатся».
«А у меня какие недостатки?» – не унимался Митька.
«Тебе прощать научиться надо».
«Это как понимать?»
«Да вот так. Помнишь, тебе Федька Терехов подножку подставил? Ты упал, лоб расшиб, а потом все думал, чем бы ему отплатить. Не дело это. Не твои заботы. Бог с ним разберется».
«Да уж, разберется!. – вздохнул Митька. – Что-то не верится».
«Эх, Митька! А я бы рассуждал так: подножку Федька подставил не со зла – по недоумию. Какой урок нужно отсюда извлечь?»
«Придурок он!»
«Погоди-погоди! Вот опять ты за свое!.. А в этом и другое увидеть можно».
«Что?» – удивился Митька. Других вариантов он в голове не держал.
«Нельзя подставлять людям подножки, потому как сильным ушибом и злобой в твой адрес может обернуться такая шутка. Помнишь, Федор подходил к тебе, говорил: мол, прости, я не хотел. А ты?»
Ответить было нечего. Митька помнил. Две недели при встрече Федьке кулаком грозил.
«И кому от этого было хуже? Тебе. На целых две недели сам себя радости общения с ребятами лишил. Дома сидел да обиды копил. А обида, она знаешь как человека гложет!»
«Дед! А у тебя на отца обиды нет?»
«Упаси бог! Я его люблю и принимаю таким, какой он есть».
«А ты не лукавишь?»
«Что ты! У отца твоего много достоинств».
«Ну к примеру?»
«Во-первых, большая целеустремленность. Без отца вырос. Мать – простая женщина, уборщица. А он образование высшее получил. Во-вторых, ты знаешь, какая у него должность?»
«Ну знаю», – вяло подтвердил Митька.
«Вот тебе и „ну“! Начальник финансового отдела. Шутка ли? Тут хорошую голову иметь нужно. А сила воли? Внутренняя организованность? Так что у твоего отца, Митька, многому поучиться можно. А мелкие недостатки у каждого есть».
Митька молчал. Грыз горький ольховый прутик. Конечно, в чем-то дед прав. Отца на работе уважают. И друзья у него ничего. На гитарах играют, песни хорошие поют. Одного не мог ему Митька простить – зачем на деда нападает. Словно завидует ему в чем!
«Разные мы с ним, – неожиданно вторгся в нелегкие Митькины думы дед. – Будь терпимее к людям, Митька. Отца осуждаешь, а сам такой же. Каждый человек больше всего не любит в другом свои собственные пороки».
Митька прикусил губу, задумался. Вот это да! Никогда б не подумал! А ведь в этом что-то есть. Взять мать, например. Терпеть не может, когда Люська забывает что-нибудь, а сама такая же. Во многом с дедом был согласен, только вот в то, что дед на отца не обижался, не верилось, и всё тут! И деду об этом сказал прямо.
«Во даешь! Зациклился, однако! – засмеялся дед. – Что мне на него обижаться? Просто он недопонимает чего-то. А может, и понимает, да не справится с собой. Такое тоже бывает. Ну и что из этого? Сегодня не понимает – завтра поймет».
«Да-а-а! – недовольно пробурчал Митька. – Держи карман шире. Поймет он!. Знаешь, что он про тебя говорит?»
«Не знаю и знать не хочу! – резко оборвал дед. – Мне до этого дела нет. То, что он про меня думает, это его проблемы. А я себя сам знаю. И тебе не советую чужие недобрые слова передавать. Грех это! Большой грех. Запомни, Митька!»
Митька заерзал на топчане. Подоткнул под себя края старенького байкового одеяла. При последних словах деда его почему-то стало знобить. Дед встал, подкинул валежника в костер. У Митьки защипало в глазах.
«Дед, скажи тогда, а почему жизнь несправедливая такая?»
«Кто тебе сказал? В этой жизни, Митька, всем поровну дано. Все зависит от того, как ты свой Божий дар развивать станешь».
«Да где ж поровну?! – присел на топчане Митька. – Что я, не вижу! Отец вон какие «бабки» в своем банке зашибает, а ты всю жизнь в лесу отработал, а пенсии едва на хлеб хватает. Разве это справедливо?»
«Э-э-э, Митька! Вот тут-то и собака зарыта! Давай рассуждать! – Теперь уже ворочался на топчане дед. – Чем это я в жизни обделен? Я имею все, что хочу. И дом у меня есть, и жена справная, и работа любимая, и корова, и пчелы, и сад, и лодка на берегу. Ни в холоде, ни в голоде. С протянутой рукой не стою. А внуки у меня какие! Да ведь за одно то, что ты у меня есть, я Богу до конца дней своих должен поклоны бить! Ты ведь, Митька, продолжение меня. Не каждому на долю такое счастье выпадает».
В свете потухающего костра глаза деда светились таким необыкновенным светом, что Митьку захлестнуло какой-то дикой нежностью. Он спрыгнул с топчана, перебежал к деду, прижался щекой к его бороде.
«Дед! Я тебя больше всех люблю! Ты не такой, как все, дед! Ты даже сам не знаешь, какой ты!»
«Ты просто других людей меньше знаешь».
Но Митьке больше уже ни о чем не хотелось говорить. Уткнувшись носом деду под мышку, он сначала затих, а потом сладко засопел.
Вспоминая сейчас те минуты, Митька ощутил где-то рядом запах дедова пота. И даже повел носом. Запах этот был ему очень приятен. Знал, что не всякий пот хорошо пахнет. А вот дедов был каким-то особенным, родным.
Ничто не мешало Митьке предаваться сладким воспоминаниям. Отец с Бегемотом о чем-то беседовали в коридоре. Однако однотонный стук колес уже изрядно притомил. Митька забрался под одеяло и стал придремывать.
Вдруг ему почудился тихий голос деда: «Я ухожу, Митька. Очень-то не горюй. Если захочешь со мной поговорить, позови – и услышишь мой голос». Митька мгновенно открыл глаза. Ему показалось, что в дверях купе стоит дед. Причем в каких-то странных белых одеждах. Потер кулаками веки. Да нет, такого не могло быть! Показалось! Прижал нос к оконному стеклу. По носу катились слезы. А почему – кто его знает!
Южные пейзажи за окном сменились привычными перелесками. Мелькали березы, осины, сосны, ели. И даже пыльная ольха казалась родной и милой истосковавшемуся Митькиному сердцу. «Где родился – там и пригодился», – любил повторять дед. Вот уж правда! Образ деда так не вязался с этой фантиковой заграницей. Там бы деда действительно можно было назвать Гуманоидом. Зато дома, в деревне, в ватнике, в кирзовых сапогах, он был в своей тарелке.
И все же хорошо, что отец вытащил его на этот курорт. Теперь Митька знал, что ему действительно не нужно. «Не попробуешь кислого – не узнаешь сладкого». Дед, как всегда, прав! Многое из того, что говорил он, стало понятным Митьке только сейчас. И про любовь тоже. Мысли сразу улетели к Рите. Ей бы понравилось в деревне. Они с дедом обязательно свозят ее на Святой остров, в наскальных лужах которого – лечебная вода. Если помыть той водой руки, сходят все бородавки, а на лице исчезают прыщи. Не поверил бы Митька в это чудо, если бы с ним самим такого не случилось. Бородавки сошли и с его рук, и с рук сестры Люськи за одну ночь. Были – и не стало. А потому во все, о чем рассказывал дед, Митька верил. Только диву давался: откуда тот столько знает?
