Мимо проплыл маленький деревянный вокзал. Название станции прочитать Митька не успел. Под окнами забегали местные торговцы. Яблоки, груши, сливы продавались ведрами. Отец с Бегемотом двинулись к выходу купить что-нибудь домой. Митька – за ними. Цены были, конечно, смешные. По цене одного килограмма яблок в городе здесь можно было купить целое ведро. Бегемот остановился возле какой-то древней старушки. Лицо у нее было похоже на печеное яблоко, коричневое и морщинистое. Да еще костыль рядом. Как только до станции добралась?
– Бабуль, почем яблоки? – поинтересовался Бегемот. Для понта, что ли?
– По шестьдесят рублёв продавала. Бери, сынок, подешевше отдам. С утра уж тут стою…
Отец толкнул Бегемота в бок.
– Вон там за пятьдесят женщина отдает. И сорт лучше.
– Я этих хочу! – почему-то вдруг разозлился Бегемот и протянул бабуле сто рублей. – На, бабуль, и сдачи не надо.
– Да што ты, сынок! Куды ш мне стольки?
– Бери, бабуль, бери! – А у самого голос дрожит.
– Храни тебя Бог за доброту твою! Кушай, милый, на здоровье!
Когда вернулись в купе, Митька зачем-то спросил:
– Дядя Жора, а ты за что так стариков любишь?
– Потому что они добрее, мудрее и чище нас. Посуди сам: зачем старику хитрить, когда ему уж скоро перед Богом ответ держать. Если бы мы, Митька, стариков больше слушали, лучше бы жили. Это факт! И не было бы у нас столько проблем.
Митька покосился на отца: слышит ли? Конечно, слышит. Однако прикидывается, что газетные новости его интересуют больше. А дядя Жора ничего мужик. Не ожидал! Даже в мыслях теперь прозывать его Бегемотом Митьке расхотелось.
Мир рушится
Поезд в Петрозаводск прибывал рано, около шести часов утра. После теплых южных ночей северная прохлада казалась Митьке более ощутимой. Его колотил озноб. В пору кричать: «Дро-о-жжи! Купите дро-о-жжи! Продаю дро-о-жжи!» И хоть было уже совсем светло, белые ночи далеко не отошли, город еще спал. И только капризно лязгали двери стареньких троллейбусов.
У вокзала их поджидал на машине водитель отца, дядя Саша. Хороший мужик, с юмором. И хотя, приветствуя их, он, как обычно, улыбался, в улыбке было что-то такое, от чего у Митьки по спине снова пробежал холодок. Пока он водворялся на заднее сиденье, дядя Саша что-то быстро прошептал отцу. Тот вздрогнул, словно его пронзило током, и машинально обернулся к Митьке. Такими глазами отец на Митьку еще никогда не смотрел! По скулам ходили желваки, и как-то странно дергался кадык. Что это с ним? Но спросить не решился. Вот отец приоткрыл рот, хотел было что-то сказать Митьке, но вдруг осекся, сомкнул губы так плотно, будто боялся выронить полученную весть. А потом отвернулся, как-то весь съежился и втянул голову в плечи, словно провинившийся пацан.
Митьке стало не по себе. Так вот, молча, и доехали до дома. Вылезая из машины, Митька задрал голову. В кухне не было света. Спит мама, что ли? Такого еще не бывало. К приезду гостей у нее всегда пеклись пироги: с мясом, морковкой, вареньем. Вкусно пахло на весь подъезд. Митька начинал глотать слюну уже на второй лестничной площадке.
Дома никого не было. На столе лежала какая-то записка. Отец пробежал ее глазами и быстро засунул в карман.
– В деревню едем! – каким-то незнакомым голосом тихо сказал он.
Митька расцвел. И уже было представил себя в объятиях деда, но тут отец, набрав в легкие воздуха, шумно выдохнул:
– Держись, Митька! Горе у нас!
От этих слов Митька занервничал. Что же такое могло случиться? Может быть, бабуля приболела? У нее иногда поднималось высокое давление. Только вряд ли отец из-за этого расстроился бы так сильно. Не с Люськой ли что? Прошлым летом умудрилась как-то ногу сломать. Орала-а-а! Еще та егоза! Вечно голова вверх задрана и под ноги не смотрит.
Митька перебирал в голове всякие возможные неприятности, но все равно они никак не затмевали радости встречи с дедом. И чем ближе подъезжали к деревне, тем сильнее прыгало в груди сердце. Вот уже проехали развилку. Значит, до деревни рукой подать. Вот свернули на грунтовку. Деревня вся в ядреной зелени. Жаль, что клубника отошла. Дедов дом был каким-то не таким. Что именно изменилось, выразить словами Митька не смог бы. Вроде все по-прежнему, на своих местах. Вот только калитка распахнута. Заложка сорвалась, что ли? Непорядок! Куда дед смотрит? На него непохоже.
Стоило войти в дом, как мать бросилась отцу на грудь со слезами. Так и знал! Бабуля лежала больная в постели. А дед-то где? Может, скотину обряжает? Подбежал, чмокнул бабушку в щеку.
– Здравствуй, бабуль! А дед где?
Бабушка закрыла глаза и отвернула голову к стене. По щекам ее текли слезы. В комнате висела гнетущая тишина. Тут из спальни выплыла заспанная Люська. Поджав губы, медленно двинулась ему навстречу, словно затаила в себе какую-то обиду. Митька легонько дернул ее за косу. Мол, что надулась? Люська даже не хихикнула в ответ. Вот кукла! Тогда глазами показал на мать: мол, что она плачет? Вернулись ведь, ничего с нами плохого не случилось, а бабуля поправится. Сестренка, прижимая палец к губам, прошептала:
– Мы вчера дедушку похоронили!
Митька взглянул на Люську так, словно из девчонки она превратилась в гадюку.
– Заткнись! А то сейчас так получишь! – И кулаки сжались до побеления. – Вот дура! Нашла чем шутить! Ненормальная!
– Я не шучу! – плаксиво скривила губы Люська. – У мамы спроси! – И, уткнувшись в мамин бок, заревела трубным голосом.
Митька перевел ошалелый взгляд на мать. Та, глотая слезы, кивнула и, словно оправдываясь, прошептала:
– Тромбоз у него был, Митенька. Вечером, как обычно, спать лег. Бабушка говорит, все хорошо было, а утром проснулась – он не шевелится.
Митька беспомощно крутил головой. Растерянный взгляд его стал искать спасения на лице отца. Но тот как-то совсем по-мальчишески закрыл мокрые глаза рукавом, отвернулся в угол, и плечи его стали мелко вздрагивать. Митька впервые видел, как плачет отец. Тогда, будто ошпаренный, он выскочил на улицу и что было сил помчался в лес. Ноги несли его к лабазу. Как бегущая от собаки кошка, одним махом взобрался по деревянным рейкам на сосну, на площадке скрючился в три погибели и, захлебываясь слезами, впился зубами в острые колени. Ему казалось, что сейчас разразится сильная гроза, и ураган повыворачивает вверх корнями могучие деревья, и расколется пополам небо, и начнется великий потоп! Но кругом было тихо-тихо. Только о чем-то беспечно щебетали птицы и стучал по стволу клювом трудоголик-дятел. Тогда в отчаянии Митька мысленно накинулся на отца. Это все он! Был бы Митька в деревне, ничего бы с дедом не случилось. И никакой там не тромбоз – просто умер от обиды и тоски. Но, как ни распалял себя, сердиться на отца почему-то не мог. Перед глазами так и стояла его вздрагивающая спина. Отец не притворялся – он искренне горевал по деду.
