– Ты что, боишься кого? – спросила Светлана.
– Да ты что! Когда это я кого-нибудь боялась?!
Это было явной бравадой. Поняла, но перед подругой каяться не стала. Вычитала где-то, и врубились слова в душу: «Покайся в своем грехе Богу – и будешь прощен. Покайся людям – и будешь осмеян!»
– А зачем тогда оглядываешься на каждом шагу? – допытывалась Светка. Светкина манера задерживать дыхание перед каким-нибудь щекотливым вопросом Илону всегда раздражала. Наберет воздуха в легкие, откроет рот и замолчит, будто раздумывает, говорить или нет. Вот и сейчас выдохнула: – Ждешь кого-то?
Что пристала?! Видит же, что не хочется ей отвечать…
– Нет! – Прозвучало это резко и грубовато. Подруга обидчиво скосила на нее глаза. – Прости, пожалуйста, – поторопилась извиниться Илона. – Кого мне ждать-то, кроме тебя? Сама ведь знаешь. Просто голова разболелась. Пойду домой, ладно?
Слукавила, конечно. Этот Борька вносил дискомфорт в ее состояние. И хотя явных причин для волнений вроде не было, тревога не исчезала.
– Может, тебя проводить? – предложила Света. – Темно уже. А у вас там такие кусты непролазные.
Их улочка, Молодежная, действительно, пряталась за разросшимися кустами черемухи. Во время цветения аромат черемухи дурманил голову, а летом глазам открывалась ужасная картина. Деревья затягивались паутиной. Какая-то мелкая тля съедала листья дотла. И если бы не паутина, можно было подумать, что на деревья обрушился великий пал, сжигая все на своем пути. Видеть такое зрелище было больно, но кому есть дело до ничейных кустов? Тем более что от уличной дороги их отделяла глубокая канава.
– Так проводить? – переспросила Светлана.
– Еще чего! – отмахнулась Илона. – А потом я тебя провожать буду, да? Ну-ну! Или родителей мобилой вызывать? Мол, мы, тети шестнадцатилетние, боимся темноты? Дурдом! Даже в голову не бери. До завтра!
Однако, проходя мимо кустов, стала невольно прислушиваться к каждому шороху и хрусту. Старалась не озираться. И, отгоняя страх, принялась мысленно стыдить себя: «Ну что, Гагара? Поджилки затряслись? Эх ты, птица вольная! Борьки испугалась! А страхи-то, они притягивают неприятности. Подруг этому учишь. А сама довела себя трусостью до слуховых галлюцинаций!» Только какие там галлюцинации… Опять этот хруст!. Кто там: человек или зверь? Звуки становились все отчетливее. Остановилась, затаила дыхание. И тут на нее сзади кто-то накинулся и крепко зажал рот рукой. В лицо пахнуло перегаром, и пьяный Борькин голос прошептал:
– Молчи, Гагара! Не больно будет! Я для тебя пуховое ложе подготовил.
Сильные Борькины руки потащили ее через канаву в заросли кустарника. Губы склеил липкий пластырь. Вот изверг! Бандитских сериалов насмотрелся. А грубые Борькины пальцы уже скользили по ее голым ногам. И все смешалось в голове: боль, гнев, стыд, отчаяние!
Всплыла в памяти картинка из далекого детства: тот тихий час в детском саду. Взрослые пьют чай в соседней комнате. Борька взасос целует подушку, называя ее женой, и прыгает на подушке самым постыдным образом. А она от ужаса и гадливости натягивает на голову одеяло, чтобы не видеть и не слышать всего этого.
И снова Борькин возбужденный шепот-бред в самое ухо:
– Прости, Гагара! Не хотела разговора – теперь терпи. Уж как получится!
Он опрокинул ее на что-то мягкое, придавил своим грузным телом и стал целовать лицо, шею, грудь. Войдя в раж, на миг потерял бдительность, отпустив ее правую руку. И рука эта, освобожденная из плена, мгновенно нащупала камень. Довольно увесистый, с острыми краями. Крепко сжала камень и изо всех сил размахнулась. И тут отчетливо услышала тихие Борькины слова: «Не боись! Не трону!» Но руку уже было не остановить…
Он вскрикнул и обмяк. Илона пришла в себя, почувствовав на лице что-то теплое и липкое. И затошнило от запаха крови. С трудом выползла из-под Борькиного неподвижного тела и в ужасе вскрикнула, увидев вместо его лица кровавое месиво. Бросилась через канаву на дорогу, раскинув в стороны руки. Ее ослепил свет фар.
– Стойте! Помогите!!! – Это она кричит или ей только кажется?
Машина затормозила. Из кабины проворно выскочили мужчина и женщина.
– Помогите! – еле прошептала Илона. – Я его убила! Он там, в кустах. – И тут же провалилась в какую-то мягкую темноту.
Очнулась в больнице. Возле постели сидела мама. Сразу и не узнала ее. Красивое мамино лицо распухло от слёз, большие глаза превратились в щелочки.
Первое, что спросила:
– Он умер?
– Не волнуйся, жив. Ему сделали операцию. Правда… – Тут мама замялась и почему-то отвела взгляд.
Илона резко приподняла голову с подушки, пытливо уставилась ей прямо в лицо.
– Что?! Говори!
– Глаз, по-моему, спасти не удалось. – Мама торопливо добавила: – Судебного процесса не будет. Борис во всем признался следователю, сказал, что сам виноват. Хотя ты можешь и написать заявление. Тогда уже ему придется отвечать.
Илона застонала и покачала головой. Мама как будто даже обрадовалась.
– Я тоже так думаю, – тихо зашептала она, оглядываясь на больных в палате. – Подальше от этого семейства надо… Про его отца знаешь что говорят? – И наклонилась к самому ее уху: – Всю милицию в кулаке держит. Выгородит он его! Сын ведь!.. Да и мать жалко…
Но Илона замотала головой по подушке. Ну что она такое говорит! Несет какую-то ерунду! При чем здесь заявление? Его отец?! Плевать ей на то, что он кого-то там «в кулаке держит»! Неужели теперь Борька без глаза останется?! Ведь не хотел он ничего плохого!.. И всплыли в памяти его последние слова: «Не боись! Не трону!»
Уткнулась лицом в подушку и больше не произнесла ни слова. И даже когда вошел отец, не повернула головы, сколько он ни уговаривал. И потом несколько дней не открывала глаз, делала вид, что спит. Мама тихо плакала, отец тяжело вздыхал. Уходили не прощаясь.
А через неделю ей разрешили зайти к Борьке в палату. Он все еще был под капельницей. Лицо все в бинтах. Глаза закрыты. Может, спал, а может, как и она тогда, просто не хотел никого видеть.
Тихо присела на стул возле его постели. Он шевельнул губами. Но глаз так и не открыл.
– Я ждал тебя. Прости меня, Гагара, если можешь! И не вини себя. Не надо! Я получил то, что заслужил. И запомни: я… не встречал девчонки лучше!
Илона съежилась. Опять он за свое! Господи! Что за человек такой?! Думала, злиться будет, прогонит. А он!.
Будто прочитав ее мысли, Борька только тяжело вздохнул. И долго молчал. Наконец открыл глаза. Вернее, один глаз, красный и отекший. Но совсем не злой.
– Знаешь, чем больше ты ненавидишь меня, тем сильнее меня к тебе тянет. Злюсь на себя, на тебя, и… ничего не могу с собой поделать! Что это, а? Двенадцать лет уже… Помнишь, в детском саду? Камень в твоей руке!. – Камень?! Какой камень? Про что это он? А Борька тем временем продолжал: – А может, ты ведьма? Ну улыбнись ты мне хоть раз! – Вот глупый, до улыбок ли тут! Вон как ноги дрожат. – Знаешь, как я завидовал, когда ты Владьке улыбалась!
