В десять часов мне начало казаться, что я обморозил нос и щеки, но сбегать погреться в магазин неподалеку я уже не мог, ведь Аня теперь должна была вернуться в любой момент! В одиннадцать я перестал стучать зубами и уже не чувствовал своих ног. Все тело у меня болело от холода, а перед глазами стояла какая-то пелена.
В двенадцатом часу ночи Аня прошла мимо меня, опустив голову и спрятав руки в карманы, и я, с трудом оторвавшись от стены, к которой привалился еще полчаса назад и, видимо, примерз, медленно и неуклюже побежал по проходу во двор. Но Аня меня опередила. Когда я выскочил в темный и пустынный двор, она уже была около подъезда, и вдруг во двор въехал автомобиль и притормозил прямо перед Аней, осветив ее фарами с головы до ног.
Я не успел увидеть выражение ее лица – только розовую куртку и белую повязку на голове, а потом водитель приоткрыл окно и сказал ей что-то, и она подошла и села к нему в машину. С того дня никто и никогда ее больше не видел.
Зритель № 7
Двадцать пятого декабря меня опять поставили работать в ночную смену. Я – официантка в круглосуточном дешевом ресторане для любителей вчерашних котлет, подогретых в микроволновке и подаваемых на бледных мокрых листиках салата с порыжевшими краями, коктейлей, смешиваемых по принципу: «Чем больше водопроводной воды, тем вкуснее напиток», – и засиженных мухами закусок, напоминающих гору помоев, утонувших в желтом хлюпающем майонезе. Будь мне хотя бы шестнадцать лет, давно бы устроилась в забегаловку получше этой, но мне едва исполнилось пятнадцать. Девятый класс я еще не закончила, поэтому хозяева кафе и ресторанов вполне резонно опасались проблем с законом, которых было бы трудно избежать, согласись они нанять меня ну хотя бы на полставки. А в этом убогом «едалищном» заведении я – свой человек. Здесь когда-то подавала сосиски с чаем моя мама, а в ресторанной кухне до сих пор моет посуду моя сильно пьющая тетка. Вот такой вот семейный подряд.
Хозяин этой демократичной обжорки ставит меня в ночную смену, чтобы, как он сам выражается, «не мучить людей», вынуждая их при дневном наплыве посетителей (в основном грузчиков и студентов) терпеть такую рассеянную неумеху, как я. И в самом деле, я постоянно путаю названия блюд, по нескольку раз переспрашиваю одно и то же, а заказ выветривается у меня из головы бесследно, стоит мне отвернуться от столика и сделать несколько шагов по направлению к кухне.
Работай я в дорогом суши-баре или в шикарном вип-заведении на главной площади города, я бы наверняка взяла на себя труд вызубрить меню, ежедневно настирывать, наглаживать и крахмалить единственную в моем гардеробе белую блузку; я бы причесывалась волосок к волоску и затягивала бы такой тугой пучок на затылке, чтобы смотреть на посетителей угодливыми японско-китайскими глазами и оскорбляться в лучших своих чувствах в ответ на их замечания, что вот этот вот длинный волос, плавающий в их картофельном супе, – мой.
Я непременно нашла бы в своей работе хоть какое-то утешение и романтику, прислуживай я в роскошном зале с белыми мраморными колоннами и высокими июльски синими потолками, под которыми навстречу мне выплывала бы целая флотилия покрытых ослепительными белоснежными скатертями столиков с красивыми конусами салфеток и серебром! Какой чудесной, милой, приглушенно щебечущей и сияющей улыбкой официанткой я могла бы стать! Но тут, в этой дурно пахнущей конуре с уродливыми перекошенными стенами, отвратительно липким, закопченным потолком, полчищами тараканов, мерзко хрустящих, когда их давишь, и мухами, облепившими тяжелые, как кирпич, сырые тортики, выставленные на витрину под мутно-желтое, заляпанное и захватанное пальцами стекло, я чувствовала себя так, будто отбываю наказание в тюрьме, и потому не считала нужным прилагать ни малейших усилий, для того чтобы сделать место моей неволи хоть капельку лучше.
В ночную смену посетителей, как я уже сказала, практически не было, и я проводила свободное время за чтением книг. Именно в книгах открывался мне новый, гораздо более привлекательный и красочный в сравнении с жалкой действительностью мир, и нередко, переворачивая страницы за чашкой жидкого без сахара чая, я всерьез подумывала о том, чтобы самой стать когда-нибудь писательницей. Ну не буду же я, в самом деле, подавать всю жизнь, как моя мама, водку и борщ угрюмым небритым мужикам с грязью под обломанными ногтями!
Но именно в ту смену мне пришлось отложить книгу, потому что в наш ресторан впервые за долгое время заглянули очень интересные полуночные посетители. Их было двое: необыкновенно красивый молодой человек с бархатными черными глазами и каштановыми кудрями, одетый в элегантный серый макинтош, и девчулька моего возраста в аляпистой розовой куртке и в кедах ужасного малинового цвета, с белой повязкой на голове и испуганным выражением лица. Они уселись за один из четырех не протиравшихся с обеда столиков и сделали простой заказ: два зеленых чая. Молодой человек небрежным движением смахнул со стола засохшие крошки и лук, подался всем телом вперед и что-то зашептал своей спутнице, которая глядела на него не отрываясь большими голубыми глазами, полными изумления и недоверия.
«Никак, видимо, не может поверить своему счастью, – завистливо подумала я, решив, что у этих двоих – романтическое свидание. – Везет же ей!» – продолжала думать я, издалека разглядывая тонкий изящный профиль молодого человека, напоминающий вырезанную из слоновой кости камею, его темно-каштановые теплые кудри, отливающие золотом даже в мертвом освещении нашей забегаловки, и прекрасные сверкающие глаза, которые смотрели на смешную маленькую девчонку в дурацкой курточке с таким значительным и серьезным выражением, будто он собирался, по меньшей мере, предложить ей руку и сердце.
Удивительно, что он в ней нашел? Что, вообще, находят красивые молодые люди в самых заурядных девчонках? Думая над этим вопросом, я пришла к выводу, что, наверное, достаточно один раз произвести на кого-нибудь яркое, неизгладимое впечатление, чтобы надолго, если не навсегда, ослепить этого человека любовью и заставить его в дальнейшем не замечать все твои несовершенства и недостатки.
Ах, если бы я сейчас хоть немножечко походила на прекрасную барменшу с картины Мане «Бар в Фоли-Бержер», репродукцию которой я в свое время вырезала из журнала и повесила у себя над кроватью! Будь на мне ее элегантный костюм, дорогой медальон на черной бархотке, толстый браслет на руке, букетик благоухающих цветов, приколотый к черному корсажу; будь моя прическа в идеальном порядке, а мои глаза так же задумчивы и грустны, как у нее, я бы, возможно, смогла перебить впечатление, некогда произведенное этой низкорослой девочкой в розовой куртке на ее очаровательного спутника! Но не мне, в моем замызганном свитере, стареньких джинсах, рваных кроссовках и с неприбранными волосами, мечтать об этом! Мое дело – принимать заказы, суетиться, подавать на стол и убирать объедки.
Глубоко вздохнув, я принесла им зеленый чай, с досадой грохнув подносом и чуть не опрокинув их чашки.
Молодой человек поднял на меня пронзительные черные глаза.
