Как раз в это время Шурик увлекся хип-хопом. Ему исполнилось тринадцать лет, и родители отселили его от меня в отдельную комнатку, которая раньше была кладовой. Туда еле поместились старый продавленный диван, столик и шкаф-пенал. На пол постелили сшитый мамой махровый ковер, а стены Шурик заклеил постерами своих любимых музыкальных групп. Над диваном он повесил индейского ловца снов, а в углу установил видеокамеру. В новую комнату он меня не впускал, дверь всегда оставалась запертой, и я могла только догадываться о том, что происходит за стенкой, – оттуда постоянно доносилась ритмичная пульсирующая музыка и речитативы на английском языке. Сам Шурик не издавал ни звука, только топал и, судя по гулкому стуку, прыгал со шкафа.
Как-то, привычно просматривая на YouTube ролики с выступлениями разных танцоров, я наткнулась на ряд видеорепортажей из Шуриковой комнаты: этот тихушник лихо отплясывал на камеру в длинной футболке, штанах-афгани и с повязкой на лице типа Зорро. Но я, несмотря на всю его конспирацию, с первого взгляда узнала на видео наш махровый ковер. Под каждым роликом он ставил непонятные подписи: b-boying, krumping, dougie.
Не найдя значений этих слов в Оксфордском словаре, я загорелась любопытством еще сильнее и в один прекрасный день объявила Шурику, что его тайна раскрыта и, если он не объяснит мне, что такое dougie и не научит меня исполнять эти потрясающие зажигательные танцы, я все расскажу его одноклассникам и нашим родителям. Шурик, в принципе добрый и покладистый парень, повздыхал и согласился. Так я и начала обучаться уличным танцам под его неусыпным руководством, регулярно получая от своего несдержанного педагога подзатыльники и крепкие щелбаны.
Поначалу я просто старательно копировала Шурика, будто обезьянка, но потом увлеклась и начала слышать музыку, подстраиваться под нее и придумывать свои движения. Несколько раз Шурик брал меня с собой на репетиции каких-то взрослых парней, которые собирались в просторном и пыльном спортзале железнодорожного техникума (кто-то из них преподавал там физкультуру), включали музыку и танцевали до упаду, а в перерывах обсуждали, кто в каких клубах выступает и на какие мероприятия, вечеринки и фестивали они пойдут или поедут в ближайшее время. С Шуриком эти взрослые ребята обращались снисходительно и небрежно, то и дело гоняя его в столовку за едой и напитками. Но меня радовало, что они подробно отвечали на наши вопросы о хип-хопе, охотно давали диски с интересными записями и помогали разучивать новые танцевальные связки – в общем, держались вполне доброжелательно и не гнули из себя суперзвезд.
Именно там мы познакомились с нашим будущим лучшим другом Тимофеем. Тим был всего на полгода старше Шурика, но выглядел гораздо взрослее. Не знаю, за счет чего ему это удавалось. Скорее всего, такое впечатление создавали крепкие, как у профессионального качка, мускулы, длинные – до плеч – волосы и татуировка на левой ключице, а еще манера поведения: Тим вел себя дружелюбно, но спокойно и уверенно, как взрослый, и никогда не суетился и не болтал лишнего. Танцевал он очень хорошо, просто отлично, и постоянно нагружал свои выступления сложными акробатическими трюками, которые исполнял блестяще, словно прирожденный артист. Вскоре мы узнали, что он из цирковой семьи. Его родители были акробатами и работали в паре, а когда его мать умерла, отец начал выступать со старшей дочерью – семилетней Лизой. Тим тогда был еще младенцем и ходил пешком под стол, но, когда он подрос, в номер взяли и его. Тим выступал с семьей восемь лет, а после смерти отца бросил цирк.
– Надоело, – лаконично отвечал он, обрывая наши расспросы. Но как-то раз его прорвало: – Цирк – это только со стороны весело и интересно, а посмотрели бы вы, как мы вкалывали на репетициях! А травмы – сколько их было! Батя у нас – мужик суровый, сроду не жалел ни меня, ни Лизку, даже когда «колесо смерти» однажды рухнуло и мы с ней упали на манеж с двенадцатиметровой высоты – чудом не разбились! Он и не кормил-то нас досыта ни разу, чтоб мы не растолстели! И в школу мы не ходили – ездили с малых лет по городам, как цыгане. Я, как только батю похоронили, сразу Лизке сказал, что ухожу.
– А она? – затаив дыхание, спросили мы.
– А она теперь в Цирке дю Солей выступает, – гордо ответил Тим. – В прошлом году за акробата замуж вышла, значит, так и будет кувыркаться до седых волос.
Тим как-то заметил, что мне и Шурику для исполнения некоторых элементов танца не хватает гибкости, и взялся нас «растянуть».
– Если будет больно, не терпи, сразу ори! – серьезно заявил он мне перед растяжкой. – А то мышцы надорвутся.
Упражнения на растяжку оказались несложными и почти безболезненными, и я поначалу не придавала им особого значения, но через какое-то время почувствовала, как тело постепенно становится податливым, будто пластилин.
Тим решил не останавливаться на достигнутом и пообещал обучить нас кое-каким простеньким акробатическим трюкам. Для этого он повел нас в цирк и договорился со знакомым администратором, чтобы нам разрешили бесплатно тренироваться на их огромном батуте.
– Этот батут – самый большой в городе, – пояснил Тим. – На нем и дети из спортшкол тренируются, и фристайлисты, и паркурщики. Мало того, что нужно платить двести рублей в час, так еще и расписание неудобное: батут свободен только ночью. Я договорился, что мы будем приходить вечерком, часикам к десяти, и брать ключи от зала у охраны. Прыгать можно хоть всю ночь, главное, успеть сдать ключи охраннику до утренней пересменки.
Приступив к тренировкам на батуте, я впервые всем телом ощутила, что такое счастье в чистом виде. Мы приходили в темный, пропахший пылью зал поздним вечером, наврав родителям, что ночуем у друзей. Мальчишки тут же переодевались и забирались по лесенке на упругий батут, похожий на всплывшее из ночного моря брюхо огромного кита, а я бежала раздеваться за кулисы и очень торопилась, потому что боялась, что без меня обязательно произойдет что-нибудь интересное.
Поначалу мы просто дурачились: Шурик и Тим непременно начинали бороться, а я прыгала в сторонке, широко раскинув руки и зажмурившись. Я представляла себя то дельфином, бросающимся из темной морской глубины к бесконечно далеким звездам, то птенцом, который учится летать и раз за разом неуклюже падает вниз, то прекрасной прима-балериной, исполняющей ведущую партию в классическом балете. Разогревшись, мы приступали к тренировкам: Тим показывал какой-нибудь трюк, давал краткие пояснения, а мы с Шуриком пытались его повторить и конечно же падали. Я заметила интересную особенность: попрыгав несколько часов на батуте, перестаешь понимать, где у тебя руки, а где ноги и прочие части тела, – но это не страшно, а, наоборот, смешно.
Вымотавшись до предела, мы с Шуриком валились пластом, а Тим показывал нам класс, без устали и видимых усилий исполняя кульбиты, рондады и фляки, а в конце – обязательное тройное сальто вперед и назад. Потом мы ложились на батут – кто куда – и засыпали, а утром, потные, мятые, взлохмаченные, сдавали охраннику ключи и торопливо мчались в школу.
На первых уроках я обычно спала открыв рот и не реагировала не только на тревожные сигналы в виде пинков и тычков от соседа по парте, но и на пронзительный крик учительницы и оглушительный стук ее указки. В школу вызвали маму, и она, наслушавшись жалоб на мою необъяснимую сонливость, категорически запретила мне «ночевать у подруг». Но Тим и тут придумал выход из положения: он каким-то образом умудрился внести мою фамилию в список профессиональных гимнастов, которые по соглашению со спортшколой могли бесплатно тренироваться на батуте трижды в неделю: в понедельник, среду и пятницу, – и каждый раз встречал меня у входа в цирк и лично проводил мимо охраны.
