Эйне-мейне парасо
Покатилось колесо
Быстро ребятишки
Собирайте шишки!
И, поднявшись, шуганул детей, подув на пальцы, будто на одуванчик. Потом с акцентом, правда не таким сильным, какой ожидала услышать Елена, сказал:
– Надеюсь, дети не потревожили тебя. Они очень общительные, и им легко угодить.
– Нет, нисколько, – ответила Елена. – Где ты выучил такие стишки? Я никогда их не слышала.
Американец весело улыбнулся.
– О, я сам их сочиняю. Ребятишки говорят слово, а я складываю стишок. Когда мне не хватает слов, то говорю бессмыслицу. – Он подмигнул. – Знаешь, я ведь страшное чудовище. Делаю вид, будто играю с ними, а на самом деле заставляю малышей бесплатно учить меня русскому языку.
– Ты очень хорошо говоришь по-русски, – сказала Елена. – Для…
– Ты хотела сказать: для чужеземца. Да, но я не хочу говорить по-русски, как чужеземец. Я… можно я тебе кое-что расскажу?
– Да, – сказала она, – расскажи!
Он похлопал по концу бревна, предлагая ей сесть, а сам вежливо передвинулся на противоположный конец.
– Ты, конечно, слышала обо мне: о том, как я застрял здесь и как стал слугой отца Астуриаса. Но ты и представить себе не можешь, как тяжело мне далась минувшая осень! Мне порой казалось, что я сойду с ума.
Знаешь ли, там, в Америке, я думал о языке не больше, чем о воздухе, которым дышу. Никто ведь не посвящает стихов воздуху. Но лишиться его!.. Представь себе молчание, в которое я был погружен, не имея никого, с кем можно было бы поговорить. Отец Астуриас живет в маленьком домике в лесу, и хотя туда время от времени заглядывали гости, никто из них не говорил по-английски. Я оставался наедине со своими мыслями, но слова, в которые я облекал их, из-за продолжительной невостребованности казались чем дальше, тем более странными и незнакомыми. Порой я целыми часами пытался вспомнить, как то или иное слово сочетается с другим. А еще хуже было то, что старик очень мало говорил. По мере того как слабел его рассудок, он все глубже и глубже погружался в молчание. Он отказывался от использования языка, за овладение которым я отдал бы половину души.
В такой обстановке любое слово, которое этот поневоле ставший молчуном старик ронял из скупого на звуки рта, было для меня все равно что золотая монета, брошенная в пыль перед нищим. Помню, однажды, после трехдневного молчания, отец Астуриас поднял кружку и сказал: «Молоко». Молоко! До чего же восхитительное слово! Я принес кувшин и налил ему молока. Я объяснял, указывая на кружку: «Молоко!» А потом я плясал по комнате, распевая: «Молоко, молоко, молококолококо!», пока старик не рявкнул: «Заткнись!»
Елена рассмеялась.
– Той ночью я долго не мог заснуть и много раз повторял: «Молоко» и «Заткнись». Тогда-то, наверно, я и влюбился в ваш изумительный, замечательный язык.
Всю зиму я крутился вокруг доброго батюшки и выдумывал различные хитрости, чтобы заставить его произносить новые слова. Бывало, я наливал воду и говорил: «Молоко», чтобы он рассердился и буркнул: «Вода». Таким образом я узнал слова «хлеб», «пол» и «лестница». Из того, что он бормотал себе под нос, я усвоил фразу «Нам нужны дрова для печки», понял, что означают слова «Еще похлебки» и что, если он говорит: «Вкусно!», это значит, что ему понравилась приготовленная мною еда. Ты посмеешься над этими мелкими победами, но они дали мне основы вашей грамматики.
У отца Астуриаса было лишь две книги – Библия и словарь, и когда я наконец разгадал тайну вашего алфавита, они сделались для меня бесценными. Я начал вслух читать ему Библию. Ему это доставляло большое удовольствие, и в минуты просветления он поправлял мое произношение и раз-другой ответил на мои вопросы о значении или происхождении тех или иных слов. Хотя, к сожалению, эти просветления случались редко. Когда же приходили гости, я говорил со всей возможной почтительностью отрывочными фразами и разными хитростями вынуждал гостей на ответы, из которых узнавал все новые и новые тайны вашего языка.
Из темного туннеля этой зимы я вышел на свет отчаянно влюбленным в русский язык. Настолько, что теперь мечтаю посвятить остаток жизни сочинению на нем стихов и рассказов. Но для этого я должен овладеть им куда лучше, чем сейчас. – И вдруг он спохватился: – Где же мои манеры? Я ведь даже не спросил твоего имени.
Елена представилась и добавила:
– Но ты и своего не назвал.
Юноша крепко задумался:
– У меня было когда-то имя, американское имя, но я разлюбил его. Поэтому позволь мне выбрать новое, русское. Пусть будет Александр, потому что передо мною лежит огромный, как мир, язык, который нужно покорить. Сергеевич, потому что мирское имя батюшки было Сергий. И Пушкин, потому что… да ни почему! Просто, мне нравится звучание. – И он расхохотался.
– Александр Сергеевич Пушкин, – серьезно произнесла Елена. – Приятно познакомиться.
Пушкин пожал ее руку.
– А мне, так вдвое приятнее.
Елена зарделась.
Елена была хороша той красотой, что присуща только юным женщинам, выросшим на Урале. Благодаря чистому воздуху и постоянной посильной работе она была сильной и здоровой. От матери она унаследовала рыжие волосы и идеальное телосложение. Неудивительно, что Пушкина потянуло к ней. И она, в свою очередь, почти влюбилась в него.
Они были молоды и потому изобретательны. Их связь была обнаружена лишь через несколько месяцев.
Когда Елена вспоминала впоследствии о тех событиях, они казались ей сном. Она никогда не позволяла себе мечтать о будущем – возможно, потому что знала: его не может быть. Их история была стара как мир, и даже в невинности своей Елена отлично знала, как такие истории проходят и чем заканчиваются.
Когда юный Пушкин повторно провинился перед екатеринбуржцами и был вынужден покинуть город, Елена проплакала полночи. Но к утру она утерла глаза и принялась собирать заново свою разбитую жизнь. Поскольку она с самого начала знала, чем все закончится, это удалось сделать даже быстрее, чем она ожидала.
Никто в городе не ожидал, что когда-нибудь вновь услышит об американце. Но у этой истории оказался совершенно неожиданный финал.
Прошли годы (не так уж и много), и благодаря расположению фортуны состояние семейства Елены выросло настолько, что они продали свое екатеринбургское имущество и переехали в Санкт-Петербург. И там Елена, к своему изумлению, узнала, что Пушкин не просто известен как писатель и поэт, но, по всем меркам, считается знаменитостью.
После естественных колебаний Елена отправила бывшему возлюбленному письмо, составление которого потребовало от нее больших усилий. Оно не было ни слишком горячим, ни чересчур холодным. В нем ничего не предлагалось, но и не высказывалось ничего такого, что могло бы воспрепятствовать любому дальнейшему развитию событий. Это письмо можно было бы смело поместить в учебник как образец посланий подобного рода.
