Мы сидели с обозревателем отдела информации Сашкой Е. в популярном журналистском кафе на углу улицы Правды и легитимно бухали. Из колонок негромко доносилась музыка: увертюра к «Манфреду» Шумана, «Я — бамбук» Буйнова, «Виновата ли я?» Баскова. За соседним столиком сидели две пьяные толстушки, судя по лексике, поэтессы, пили водку и громко так беседовали о Боге:
— Тут я, блять, пересралась. Думаю, все! Пиздец! Стала молитвы читать. Блять! Трясусь вся!
— А чего трясешься?
— Обосралась! Чего! Читаю «Отче наш»! Потом «Богородице сердце радуюсь…» Раз десять прочитала! Охуеть! Представляешь? А малой сидит, блять, кашу всю разлил на одеяло. Блять! Я застирывать!!! Охуеть!
— А мне кот в тапок насрал! Я его этим тапком по ебальнику: на! На! Сука! Он, блять, под койку! Я его шваброй: на, сука! На!
После британской языковой изоляции я, словно музыкой, словно шумом моря и пением птах, наслаждался посконной, родной, любимой русской речью, по которой тосковал ровно как по березкам, как по водке с огурчиком, по кряжистой, рябой русской бабе с коромыслом, как по простому, русскому, человеческому общению. Словесная диарея охватила меня. Я не мог наговориться на родном языке. Я упивался им, и не только им одним!
— Да, Сашка, я сегодня нравлюсь сам себе! — похвалялся я беззастенчиво. — А еще недавно я презирал себя. Да! За лень, за бездарность, за халявность, за необоснованное уныние, за жалкие, жлобские претензии к Судьбе и Богу. Я не мог пожать себе с утра руку.
— Сейчас — пожимаешь? — уточнил Сашка Е.
— Пожимаю. С чувством! Как другу, как брату, как отцу и сыну…
— Ты точно — руку пожимаешь?
— Будущее, Сашка, и настоящее определяется прошлым. И его можно просчитать, анализируя прошлое. Я просчитал свое будущее. Я его видел! Я его описал в своем романе «Жопа», который выдумал у себя на диване в провинции. Я видел, как мы сидим с тобой в кафе. Видел, как я разъезжаю по миру, живу в разных странах, как человек мира…
— Как-то все слишком складно и кинематографично, что ли… — неопределенно ответил Сашка Е.
Сашка Е. не видит ничего странного и необычного в том, что меня пригласили работать в «Комсомолку». Поскольку сам работает в ней уже лет пятнадцать.
— Сейчас время такое: газете нужен стеб, развлекаловка, приключения, похождения, — пояснял Сашка Е., — нужен штатный шут, который будет смешить народ. Ты более всего подходишь на эту роль. Такой забавный, бессовестный, провинциальный старикашка. Для безнравственной, асоциальной категории читателей — ты свой парень с улицы…
— Эх! Знал бы ты, Сашка! У меня, блять, по весне такое обострение чувства Прекрасного, такое обострение эстетических рецептеров, что я просто хуею! Так хочется чистой любви, робких признаний в Любви, блеска влюбленных девичьих глаз, шепота порывистого дыхания, первых нежных прикосновений карминных губ к напряженному, восставшему лингаму. Любовь, сгорая, превращается в пепел одиночества, который дает жизнь новой любви, как и фекалии, превращаясь в почву, дают жизнь орхидее и хризантеме. Ведь жизнь, Сашка, это прекрасный континуум, а не набор дискретных категорий! Для меня Любовь — это такая же естественная потребность организма, как потребление пищи и воды и дефекация.
— Любовь и дефекация? — крепко задумался Сашка Е. — Странное, однако, сочетание… А не является ли любовь нежданной, внезапной дефекацией чувств?
Я давно заметил, что мне просто необходимо присутствие ночью темной объекта женского рода с набором первичных половых признаков. Это обуславливается моими гормональными, физиологическими потребностями и психологическим и даже где-то патологическим стремлением быть объектом ответного адекватного желания. Я сторонник абсолютизации биологического начала чувства Любви. Фрустрация потребности в Любви всегда приводит мой организм к ухудшению соматического и психологического состояния. Я становлюсь нервным и унылым, что противоречит моей солнечной, жизнелюбивой природе.
— Ты похож на врача-расстригу, выгнанного из профессии за пьянство и увлечение психотропными веществами…
— Я становлюсь несносным нытиком, невротиком и психом. И тогда я начинаю бухать от тоски, созидать лирику, рассказы, поэзы, музыку.
— Так это же прекрасно!
— Но Судьба время от времени посылает мне Любовь, страстную, безграничную, абсурдную, непостижимую, необъяснимую, порой — безответную и жестокую. И тогда я с радостью прекращаю писать и начинаю тупо Любить! О! Глянь-ка, какие девочки! — встрепенулся я, словно сеттер, учуявший дичь или колбасу. — Пригласи их за наш столик! Ну, пожалуйста! Ну, ради «Комсомольской правды»….
В помещение вошли две дамы, по едва уловимым антропологическим данным — мать и дочь. Я почему-то не способен на первый шаг к половому сближению. Этот первый шаг у меня всегда сразу срывается на второй, как в мазурке.
Сашка Е. без всяких колебаний, словно под гипнозом женских чар, поднялся, подскочил к дамам и, куртуазно поклонившись, что-то сказал, кивая на меня. Дамы, без всяких колебаний, направились ко мне. Я, без всяких колебаний, привстал и представился. Катя и Даша (та, что моложе) были общительны и веселы. Даша была юна, прыщава, безгруда, а тетушка Катя — кустодиевский типаж, полногрудая кормилица, купчиха, менеджер по продажам. Родственницами кровными они не являлись, а работали в женском зарубежном журнале, редакция которого была от нас через дорогу.
— Что ты им сказал? — спросил я Сашку, когда дамы дружно отправились припудрить носы.
— Я сказал, что ты только что вернулся из Лондона и у тебя год не было половых сношений.
— Молодец, — одобрил я невероятную изобретательность своего друга.
Мы с Сашкой изрядно их банкетировали и оттого так хорошо общались, что расставаться совсем не хотелось, и я, без всяких колебаний, пригласил девчат поехать ко мне и продолжить общение на более высоком уровне. Девчата, безо всяких колебаний, согласились. И недоверчивый Сашка, тоже без всяких колебаний, согласился. Мы взяли тачку и помчались ко мне, в Домодедово.
В Домодедово я снимал квартиру в Борисовском проезде, рядом с Борисовскими прудами. Эту квартиру мне сдавала за сущие гроши моя бывшая девушка Лена. Любовь нас накрыла в самый неподходящий момент, когда у меня в первом браке только что родился сын. Но любви не прикажешь. Я не мог в то время найти силы, чтобы порушить первичную ячейку общества. Нерешительный был. Такая, в общем, мексиканская драма была. Мотался в Москву и обратно, от нелюбимой к любимой: нравственные мучения, искания, терзания, дерзания, страдания, таскания, ласкания. В конце концов все кончилось благополучно: все остались живы. Наши пути разошлись. Лена вышла замуж, родила и развелась. Прошло лет пятнадцать, и мы вновь встретились, но к этому времени я превратился в очередного арендатора ее квартиры. Хотя это не исключало и чисто механических моментов ностальгической близости, когда она в конце месяца приезжала за мздой.
Приехав на место, мы с моим другом набрали в круглосуточном магазине всяческих изысканных яств: салат оливье, нарезка копченой колбасы, сырок плавленый, шпроты, вина, водки и шоколадку, утеху девичьей добродетели. Мы не стали, словно матросы в таверне, драться на ножах из-за крошки Мэри, а цивилизованно решили вопрос распределения любви.
