— Надо уходить с этого простреливаемого места! На другой стороне дороги тоже стоит наше подразделение (я как-то за эти часы сроднился с этими воинами, поэтому они и стали для меня «наши»).
— Можно на ту сторону перебежать? — спрашиваем мы осетинского командира в камуфляжной форме.
— Можно, — отвечает он, сделав предварительно пару одиночных выстрелов в грузинскую сторону. — Только по одному и перебежками.
Бежим, как договорились, перебежками. Сначала Юрка. Автоматные очереди с грузинской стороны становятся интенсивнее. Вдруг бегущий впереди Эдик, корреспондент «Ставропольской правды», нелепо взмахнув руками, падает. Фотокамера летит впереди него и разбивается вдребезги. Ему на помощь спешит Дима из ИТАР — ТАСС. Дима подхватывает его, и вдвоем они бегут в укрытие: бетонный гараж с железными дверями. Их окружают осетинские бойцы. Умело накладывают повязку. У Эдика хлещет кровь из ноги. Грузинская автоматная очередь не задела Эда. Кровавая рана только от падения.
Постепенно автоматные очереди переходят в одиночные выстрелы, а потом и вовсе замолкают. Нагрянула тишина. Неведомая пичужка где-то рядом пропела что-то тревожное
— Эй! — машет нам рукой командир Гена. — Идите сюда!
В углу гаража колченогий стол — полон яств: консервы, лаваш, сыр. Винная карта: бутылка чачи, домашнее вино. Автоматы стоят в углу. За столом небритые мужчины. Мы садимся на ящики. Штык-ножом открываются консервы. Первый тост за мир. Второй за погибших. Не чокаясь.
— Скажи! Почему миротворцы сегодня нас не поддержали? — спрашивает нас Алан со слипшимися от пота волосами. — Почему не стали занимать высоты, откуда грузины били по Цхинвали?
Мы не нашлись, что ответить. Напарник убегает в госпиталь — фотографировать жертв: раненых, убитых.
— Пошли со мной! — приглашает он меня уже издалека. Нет. Я не хочу смотреть трупы. Я боюсь трупов. Я плохой журналист. Не военный.
А вечером во дворе Дома правительства встретил президента Южной Осетии Эдуарда Кокойты. Усталый, но спокойный, в солдатской камуфляжной форме без опознавательных знаков. Он тоже только что приехал с передовой. Я задал ему этот же вопрос о миротворцах. Но он ответил неопределенно:
— Я тоже не понимаю их нерешительности.
Вечером из штаба передали в редакцию репортаж и фотки. А чуть позже все журналисты, приехавшие в эти дни в Цхинвал, собрались на съемной квартире и выпили за то, что остались живы. На следующий день думаем с Юркой, как вернуться во Владикавказ. Спрашиваем таксистов: кто сможет нас довезти. Никто не хочет. На той стороне еще не успокоились. Время от времени слышатся одиночные выстрелы. Один таксист предлагает:
— Давайте я вас через Тамарашени переброшу?
— Но там же грузинские военные!
— А вы в багажник полезайте! — легкомысленно предложил он. — Я так уже возил.
— А если проверят?
— Да меня все там знают. Я уже сто лет через Тамарашени езжу. У меня там родственники. И не всегда проверяют… Может, и на этот раз повезет.
В багажник «копейки» вдвоем не поместились. Багажник «копейки» совершенно не приспособлен для перевозки двух журналистов. Думаю, что работникам и конструкторам ВАЗа следует учитывать замечания. Напарник втискивается в кабине на пол за передними сиденьями. Наш осетинский сталкер накрывает его какими-то вонючими тряпками. Я лезу в грязный багажник. Кажется, что до меня в нем ехал цемент. Вдруг наша карета с противным скрежетом останавливается. Слышу иноземную речь.
«Ну, вот сейчас точно расстреляют, — думаю я с печалью, — теперь наверняка не рассчитаюсь за квартиру свою новую».
Но машина наша, к счастью, весело чихает, крякает, пукает, скрипит, дергается, трогается резко с места, и мы мчимся, трясясь, по деревенским грузинским ухабам и рытвинам. Пыль в багажнике такая, что я отчаянно чихаю. Не люблю я с тех пор в багажниках ездить хоть ты убей. Наконец наш спаситель останавливается и открывает багажник.
— Все! Дальше проверок не будет! — весело говорит он. — Садись в кабину.
Уф! Ах! Ой! Уй! Значит, все-таки расплачусь за квартиру!!!
О! дайте мне свободу!
Вернулись как-то с напарником Юркой после того, как отмотали небольшой срок в лагере политических беженцев в Добмаке, что под Варшавой. Мы там выдавали себя за предателей Родины, России и требовали польского гражданства. Нам пообещали дать его чуть позже. В лагере нас чуть было не убили ингушские «земляки». Но мы живы! Мы вновь дома! Здравствуй, Родина! Редакция. Родные лица. Охранник. Валя Львова. Милкус. Баранец. Вадик Прокопенко. Таджичка моет туалет, кивает мне приветливо, как старому другу. Я решил кардинально изменить свою жизнь и пойти по ней победоносной, спокойной поступью
— Ганелин у себя? — спросил я Анечку решительно.
— Да.
— Один?
— Один.
Я смело вхожу в кабинет. Ганелин оторвался от компьютера и, кажется, обрадовался.
— О! Вернулся, предатель! Живой? Странно…
— Да вот… У меня к тебе дело.
— На, держи, магарыч вам с Юркой, — он достал из ящика стола бутылку виски. Никогда еще я не получал магарыч за командировку. Такое бывает раз в 100 лет.
— Я как раз по этому поводу.
— По поводу виски? — на всякий случай спрашивает он.
— По поводу Юрки. Разлучи нас навек! Избавь меня от него.
— А что случилось? Он к тебе приставал?
— Если бы!
— Ты к нему приставал?
— Да нет. Просто у нас с ним постоянные разборки. Он кричит, обзывается, учит меня жить. Мы в постоянной ссоре. Скандалы каждый день. Я уже даже дома просыпаюсь по ночам с криком оттого, что ночью продолжаю с ним собачиться. Я никогда еще не жил в состоянии постоянного стресса…
— Но ты же старый и мудрый конь. Не можешь разрулить?
— Сил моих больше нет. Можно случай расскажу?
— Давай!
— Зашли в пивную в Варшаве.
— Не сомневаюсь.
— Он говорит: сними бейсболку.
— Правильно говорит.
— Я говорю: почему? Прокуренная пивная. Оплеванный пол. Все вокруг сидят в бейсболках, шляпах, касках, кипах, малахаях. Он говорит: если не снимешь бейсболку, я уйду!
— Ну, а что, ты не снял?
— Да все в пивной сидят в бейсболке.
— А он что?
— Мы, русские, должны быть выше.
— Правильно говорит.
— Ты это серьезно? Представь себя на моем месте! Мы — в Варшаве. Он встает и уходит! Но мы на задании! Куда я должен идти? У него фотоаппарат. А я без всего. Мы что, по отдельности должны работать? Мои действия? Вот он ушел. А я? Я что должен делать? Вернуться в Москву?
