— И что ты сделал?
— Я побежал и догнал его.
— Не навалял?
— Нет.
— Вы, кстати, обещали мне польскую водку привезти.
— Мы ее купили. Но от отчаяния и радости выпили в поезде. Я сказал: давай доделаем задание. Вернемся, я скажу шефу, чтобы я с тобой больше не работал.
— Бейсболку снял?
— Снял. Так до конца и не надевал.
— Молодец. Вот так, Саша. Работа наша — это еще и компромиссы. Надо иногда и уступать. Тем более — бейсболка! Снял бы и сказал: «О! Юрка! Как ты прав!» Ну, это смешно. Ты же взрослый мужик. Чувствуешь, бык прет на тебя, отойди, сделай шаг в сторону. Где-то надо мудро уступать. Ты же старше его. Почему вы будете работать двоем? Ты — не журналист, но пишешь смешно. Юрка журналист. У него мышление стратегическое, строгое, журналистское. В результате, в таком миксе, получается хороший продукт. Иди и работай. И не беспокой меня.
— Но я когда-нибудь убью его.
— Буду крайне огорчен. Мы его с почестями похороним. А тебя с почестями в тюрьму отправим. Напишешь оттуда репортаж: «Как меня опустили».
— А с Варсеговым нельзя меня отправлять? С ним у меня гармония.
— Сопьетесь!
— А с Яськой? Или с Анечкой, секретаршей?
— Все! Иди работай!
— А ишшо там, в Московском отделе, одна такая есть….
— Иди, я сказал…
Неделю мы с напарником писали материал. Писать вдвоем с Юркой — это мука похлеще Дантова Ада. Не знаю, как писали Ильф и Петров, но мне такой тандем был не по вкусу. Мы сидим каждый за своим столом и вслух рассказываем о своих похождениях, по нескольку раз переделывая каждое предложение. Я бы написал это за пару дней с десятью перерывами на пиво.
— Когда я тебя писать научу! — восклицал Юрка с досадой, как будто я был недобросовестный ученик, а он мудрый наставник. Я чувствовал себя, как чеховский Ванька Жуков, которого сварливая хозяйка хлещет селедкой по невинному лицу. А между тем мои рассказы были опубликованы во всех юмористических изданиях России, Израиля, Канады. У меня к тому времени вышли три книжки рассказов, роман и повесть… Обидно ходить в учениках у задаваки и воображули.
После выхода материала на нас с Юркой свалилась Слава и почет. Мы ходили на разные ток-шоу, к Кире Прошутинской, к Лолите Милявской и еще к кому-то.
Мы работали в тандеме с Юркой долгих пять лет. Всяко бывало. Сорились ежедневно и ежечасно, даже дрались. Исколесили всю необъятную Родину. Бывали в жутких переплетах. В те годы я часто негодовал на него. А сейчас думаю: зачем? Это же было прекрасно: хороший полицейский и плохой полицейский. Вселенная развивается за счет разницы полюсов. А мы и есть — Вселенная.
Руси есть веселие пити…
1
Поди ж ты! Солнца луч любовно тронул ласковым прикосновеньем зраки мои. Уж утро славят гомоном своим ликующие птицы! Сладкоголосая гармония арфоподобных голосов ворон московских и бездомных, провинциальных галок встречала торжествующим хором румяную Аврору, а златокудрый Феб распускал по лицу земли светлые нити своих волос…
Ее тело источало амбру и мускус. Мое — запах пота, табака и водки. Ее глаза сочились киноварью, мои сочились пурпуром, свежим гноем и слезились…
— Где я? — просил я, нечаянно пустив утреннего петуха из пылающего Ада чрева своего. Прокашлявшись, повторил вопрос. Надо бы, по логике, конечно, начать с того: кто Она? Эта очаровательная голенькая фея с вызывающе лохматыми подмышками и шершавой, словно наждак, кожей жопы. Это я так вчера сходил на концерт Элиса Купера. И я расслабил пояс Времени, спустил трусы застенчивой Вечности. Бодуновый торчок охватил мое мужское начало.
— Как ты хочешь, чтобы я сделала? — слышу я нежный голос, чую дуновение перегарного ветерка на своей щеке.
— Моя сумка где?.. Там фотоаппарат… — тревожно восклицает все мое существо.
— В коридоре.
— Уф-ф-ф-ф-ф-ф-ф…
— Да расслабься ты. Все нормально. Вчера мы с тобой занимались такими постыдными вещами, — говорит прекрасная незнакомка, тяжело дыша от моего прикосновения к дрожащему лону, потом к сфинктеру, пошевеливаясь подо мной, покряхтывая, тревожно напрягаясь всем своим существом.
— Что? Постыдными? Я? Этого не может… Какими? — интересуюсь я тоном эксперта по постыдным категориям. О! Вязкая тягучая слюна утреннего поцелуя — родная сестра слюны смачного плевка в лицо. Иногда, толчками я чувствую себя глубоким старцем, ни на что, кроме ебли, не способным.
— Ну, там, в «Олимпийском», во время концерта… На последнем этаже, прямо… Потом в кустах, на остановке. Там люди были… на остановке… У меня даже линзы из глаз выскочили…
— На остановке? Срамно-то как! Да… Как-то неловко вышло с остановкой, не по-людски, — после получасовой паузы, покачав укоризненно головой, легко соглашаюсь я, увеличивая темп, переходя с блюза на фокстрот, потом на ча-ча-ча, а потом и на джайв. «Вроде я повесничаю и распутничаю, но все же работаю», — успокаивал я себя во время перехода с джайва на заключительное рубато.
Как мне спросить ее имя? Да и важно ли оно? Когда-нибудь я его таки узнаю. И, словно прочитав мои мысли, она оживленно спрашивает, больно и неловко обняв меня, игриво взлохматив мою кудлатую бошку:
— Ты хоть помнишь, как меня зовут? У тебя такая виноватая растерянность в глазах…
— Я это… как бы, виноват и растерян с утра, право…
— Записывай! Меня зовут Таня. Я с «Российского радио». Вспомнил?
Меня вовсе не удручают подобные казусы. Да, мы не представлены. Да, у нас не было прелюдий и совместных походов в театр и «Макдоналдс». Излишняя упорядочность, регламентированность бытия равнозначна торжеству энтропии. Задача моей жизни сопротивляться градиенту энтропии и противодействовать тепловой смерти Вселенной моей жизнелюбивой личности. Секунда, по имени Таня, изменила траекторию движения моей Вселенной. Рядом с ней я априори чувствовал себя будущим коварным изменщиком, нелепым неквалифицированным каменщиком-самучкой и смущенно прятал взгляд похмельных очей.
Есть фактическая память и есть — поэтическая. У меня доминирует поэтическая. Она отмечает прекрасные, абсурдные и эзотерические совпадения, которые именуются случайностями. Эти разноцветные, экзотические, волшебные птицы случайностей слетелись мне на плечи: ворона журнала «ФАС», крупный селезень «Комсомольская правда», упругая пичужка Таня с волосатым афедроном, громогласный сокол Элис Купер. Случайность и есть послание Бога, видимое, могучее и влиятельное проявление его Воли. Мы мечтаем о неведомом, не подозревая, что это неведомое может нести с собой как Счастье и Радость, так и Разочарование, Отчаяние, Беду и Горе. Трагедии Эсхила — это свидетельства неотвратимости судьбы и Божьей Воли. И если твое Будущее, в силу эзотерических случайностей, становится тебе ведомым — его все равно не отвратишь. Поэтому — лучше — не знать Будущего. И с желаниями своими быть осторожнее. НО Я, К ЖУТКОЙ РАДОСТИ СВОЕЙ, ЗНАЮ СВОЕ БУДУЩЕЕ! И НЕ БОЮСЬ ЕГО! ОНО — ДОБРОЕ!
