8
В маленькой деревеньке неподалеку от городка Сиего-де-Авила чернокожая баба, лет пятидесяти, в ветхом лифчике и желтых, линялых, российских, таких родных, знакомых по детству рейтузах времен Карибского кризиса, развешивает на крыше постиранное белье. Увидев меня, ничуть не смутилась своих не очень гламурных рейтуз, оживилась, расплылась в щербатой улыбке, машет призывно мне, рукой показывает на свой лобок:
— Иди ко мне, амиго! Нам будет хорошо! — Мы оба от души смеемся, понимая, что это шутка. (Но, кстати, а почему бы и нет?)
Я вдруг подумал: а вот в нашей российской глубинке могла бы русская баба лет пятидесяти так утонченно и изысканно пошутить со мной? Думаю, что нет. Никогда в российской глубинке ни одна русская баба, лет пятидесяти, таким образом не шутила со мной. Нашей бабе лет пятидесяти, изнуренной постоянным трудом, бытом и пьянством мужика, не до шуток. Они, к сожалению, забывают об эротике к сорока годам.
Я пью пиво в уличном деревенском пабе, типа — киоск. Проходящие мимо деревенские девчата пожирают меня глазами, останавливаются и бесстыдно таращатся. Иностранцев здесь, в этой глуши, не бывает по определению. Одна из них, черная-пречерная Памела Андерсон 48-го калибра, с худеньким трехлетним мальчиком, подсаживается ко мне.
— Купи мне пива, амиго. А сыну шоколадку.
Сына зовут Мики. Девушку зовут Эстер. Такие вот на Кубе бывают странные имена. Эстер даже не кубинка, а гаитянка. Муж у нее был кубинцем, да сгинул в неизвестность год назад.
— У нас почти все бабы разведенные, потому что мужики — говно! — говорит она с каким-то омерзением. Где-то я уже это слышал. Микола стучит ногами по столу, что-то орет не своим голосом по-испански, мешая беседе. Я купил ему еще одну шоколадку, и он умолк, потрясенный щедростью белого мучачо.
— Я могу сделать тебе такое, чего ты никогда не испытаешь ни в России, ни в Америке, — сказала загадочно Эстер.
— А в Африке испытаю? — спросил заинтересованно я. Неужели вульва — поперек?
— Только на Гаити!
Я прожил большую жизнь, и мне казалось, я уже все видел. Когда я все же согласился, мною руководила не банальная похоть, а неистребимая журналистская тяга к познанию неведомого.
— Пошли! — сказал я решительно.
— Двадцать песо, — так же решительно сказала Эстер.
— Но только такое, чего я не увижу ни в России, ни в Америке! — уточнил я, противник всяческой банальщины.
— Клянусь! — засмеялась блудница.
Проклятое журналистское любопытство! Ну, никак не дает оно мне покоя ни светлым днем, ни темной ночью! Неясная тревога овладела мною. Что? Что вытворит со мной сейчас эта прекрасная, иссиня-черная колдунья?
9
Мы шли с Эстер и с маленьким Мыколой вниз, по узкой деревенской улочке, уложенной булыжником, сопровождаемые завистливыми взглядами десятка несчастных кубинок, оставшихся без моей ласки и денег. Мужиков, сельских кубинских механизаторов, которые могли бы мне навешать пиздюлей, за совращение главной деревенской красавицы, на улицах не было видно. Эстер привела меня в каменную хижину, более похожую на маленький хлев. Но с душем. Но без горячей воды. Единственная комната была перегорожена цветастым покрывалом с мексиканским узором. В результате получалось — две: спальня и гостиная. Пахло рыбой, сырой пепельницей и гниющей тряпкой. Эстер застелила шаткий одр мятой, чистой, на ее взгляд, простынею и пошла принимать холодный душ. Мыколу она усадила за стол, дала ему карандаш, кусок газеты «Гранма» и наказала сидеть тихо. Я, сняв свои смердящие ризы, лежал в ожидании невиданного сексуального таинства. Эстер вернулась, запеленатая полотенцем. Ее формы были совершенны. Овал ее иссиня-черного лица был безупречен, как яйцо Фаберже.
— Выпей вот это, — протянула она мне глиняную пол-литровую чашу с мутной жидкостью.
— Ага! Сейчас! Не буду, — наотрез отказался я. Знаю я ваши штучки! Когда-то в Греции меня таким образом вырубили албанцы и забрали самое дорогое: гитару. Сейчас выпью и засну крепким сном, а потом ищи рюкзак в чистом поле.
— Ты боишься, что я тебя отравлю? Смотри! — она шумно, словно ассенизаторская машина, сделала пару мощных, стограммовых глотков из чаши. — Это надо сделать, если хочешь летать.
Я сделал несколько глотков и чуть было не исторг на одр недавний завтрак, вчерашний обед, и ром, и пиво.
— Все хорошо, все отлично… — приговаривала Эстер, поглаживая меня по чреслам. Меня еще несколько раз передернуло и отпустило. А потом поперло. В голове зазвучал хор ангелов, по жилам разлилась теплая истома. Эстер, словно избушка, повернулась ко мне таким образом, что ее папайя оказалась перед моим лицом, и стала шептать какие-то заклинания над моим пахом. Необыкновенное блаженство вдруг охватило меня. Словно легкий теплый ветерок касался моей плоти. Она ласкала меня своим шепотом. Немного, правда, смущала непосредственная близость непроходимых джунглей незнакомой папайи, но я старался не думать об этом. Вдруг, когда я уже почти был наверху блаженства, как гром среди ясного неба, раздался крик Мыколы: «Мамо!» Эстер выскочила стремительной черной пумой, с гневом отчитала маленького кайфолома и через секунду вернулась снова. Пришлось снова выпить зловонного зелья. В этот раз оно показалось мне уже не столь противным. То, что она практиковала, я бы квалифицировал как вербально-тактильный секс. Она возбуждала не то дыханием, не то легким касанием. Ощущение было такое, словно оргазм длился полчаса.
Я восстал от этого сна совершенно удрученный, опустошенный и обновленный и расплатился с ней без сожаления.
— Можно мне на посошок еще вот этого? — я кивнул на чашу. Как-то быстро я подсел на зелье.
— Конечно! — благодушно сказала Эстер, с нежностью разглядывая денюжку. — У тебя нет какой-нибудь майки ли джинсов? А то у нас тут вообще нет никакой одежды.
Я подарил ей фирменную майку с надписью «Комсомольская правда», которую я приберег для Фиделя Кастро. Пусть здесь, в кубинской глубинке, красуется на прекрасной женской груди название далекой русской газеты. Она это заслужила больше, чем любой Президент. И газета, и Эстер.
10
Я постепенно продвигался к моему другу в Сантьяго, останавливаясь в различных городках. Поначалу я дивился на древние постройки позапрошлого века, на старинные конные экипажи и повозки, на экзотические автомобили, похожие на музейные экспонаты, на яркие велокары и шустрые мотокары, и конечно же на грудастых, ногастых и задастых мулаток, но вскоре все они стали казаться мне похожими друг на друга, как сестры-близнецы. Это в России мулатки — экзотика. Здесь они — однообразные, коричневые будни.
Городок Баямо, вставший на моем пути, по нашем меркам — районный центр. Он, несмотря на некоторую кажущуюся захудалость — столица провинции Гранма, той самой, откуда началась великая Кубинская революция. Баямо славится не только тем, что дал стране 22 генерала, участвовавших в войнах за независимость, но и самыми красивыми мулатками на земле. Я легко нашел комнату для ночлега всего за 20 песо, но без кондиционера, зато с холодным душем. Зато с сортиром в помещении. Правда, апартаменты располагались рядом со скотным двором, откуда доносились страшные крики свиней. Насколько различал мой слух, их было три. Они почему-то вели ночной образ жизни.
