В тот момент я по своей детской наивности надеялся, что нас тут насытят чаем с пирожками, угостят коньячком, на худой конец.
— А вы вообще помолчите! С вами будет отдельный разговор! — почему-то обрубил меня мой соотечественник, даже не удостоив взглядом. Видимо, потому, что борода у В. была больше. — У азербайджанских спецслужб более чем достаточно оснований для вашего задержания!
(Какой ужас! Наверное, он имел в виду мои неуставные взаимоотношения с горничными гостиницы. Неужели они прослушивали мою любовную возню с уборщицей?)
— Да-а-а-а… — протянул в задумчивости В. — Сколько раз сталкиваюсь в своей работе с вашим братом за рубежом и еще, и еще раз убеждаюсь в бесполезности вашей деятельности! Вы же, по сути, ни хрена не делаете! — вв отчаянии хлопнул себя по ляжкам он. — Вы безрассудно тратите российский бюджет и наше время для того, чтобы написать в отчете, как вы слаженно сработали, и таким образом оправдать свои зарплаты!
— Не скажите! — не согласился консульский чиновник и почему-то обиделся. — Никто не может дать гарантии, что вам бы не устроили какую-нибудь провокацию, не подбросили бы наркотики. И тогда вытащить вас было бы невозможно! Вот тогда бы вы подумали, нужны мы здесь или нет! Благодарите судьбу, что все это произошло накануне встречи президентов России и Азербайджана. И сейчас ваша задача — как можно скорее покинуть Азербайджан!
— Мы полетим отсюда тогда, когда сочтем нужным! — твердо сказал Коля, и градус его гнева опять стал подыматься.
— Тогда знайте, что путь в Азербайджан заказан вам навсегда!
— О нет! Это жестоко! — невольно воскликнул я. За это время я успел прикипеть сердцем к этой плодородной земле с ее горами, полями, горными речушками, с ее шаурмой, лавашом, пловом, хашем, гордым и гостеприимным народом, с нежными уборщицами гостиниц. После бурного завершения нашей беседы меня отвел в сторону один из сотрудников консульства.
— С вашим другом, я вижу, разговаривать бесполезно. Но вас я попрошу: забирайте его и завтра же, слышите, завтра же убирайтесь… в смысле уезжайте домой! Это в интересах России!
Осознав всю стратегическую значимость нашего отсутствия в Азербайджане, наутро я, после двух стаканов гранатового вина, все ж таки убедил Николя не мешать большой политике и покинуть страну. Тот с неохотой согласился. Мы сели в самолет и вылетели в Москву.
В Шереметьево меня встречала прекрасная фея, юная и восторженная, со слезами счастья на глазах.
— Ой! Как ты зарос! — радостно причитала Танюшка, теребя мою щетину. — Мы сейчас в «Российской газете» сидим. Друг на друге. Вас там не били? Ой, как здорово! Один компьютер на десять человек, — щебетала она, словно выпущенная на волю канарейка. — Редакция выгорела полностью! Туда не пускают! Мы так за вас переживали, когда вас арестовали! Сгорели все этажи. Все залито водой. Но твои деньги, которые в ежедневнике, Лешка вынес с пожара! С тебя бутылка. Да не мне, дурачок! Лешке! Он, рискуя жизнью, вынес их из пожара. Мы сейчас живем как беженцы на вокзале. Нам туда бутерброды и чай доставляют.
Мы сели в баре, заказали по сто пятьдесят грамм за встречу, за Родину, за «Комсомолку» и Свободу.
— Да-а-а-а-а, Сашка! Я-то думал, что ты нормальный мужик, воин и блядун, а ты, оказывается, старый педофил! — огорченно сказал Николя, глядя вслед (вернее, в зад) моей крошке, когда та, преувеличенно драматично, словно топ-модель, вихляя бедрами, устремилась в туалет, припудрить носик.
— У каждого есть свои недостатки, — туманно возразил я.
Ничего не ответил брат, лишь что-то прошептал одними губами, неслышно. Видимо — проклятие педофилам Вселенной.
— Ты же ей жизнь сломаешь, — произнес он мрачно. — Ты же не собираешься на ней жениться?
— Ну… я пока не знаю… Может быть, собираюсь, — промямлил я виновато, как нечаянно пукнувший на уроке провинившийся двоечник, как второгодник, застуканный физруком за онанизмом.
— Да какой ты муж? Посмотри на себя! Пьяница, блядун, старец! Она тебе в дочери годится. Тебе уже о душе пора думать… Ведь промурыжишь ее и бросишь, а ей замуж надо, детей надо рожать! Эх! Кобель ты блудливый! Тьфу!
Колька от огорчения и досады на меня заказал еще сто пятьдесят грамм водки и, не чокнувшись, махнул залпом стакан, потом рукой махнул и, не закусывая, ушел в неизвестность, оставив меня наедине с моей жизнерадостной девушкой, с изнуренной муками совестью, которая тоже смотрела на меня изнутри души моей с осуждением и укором, как Тарас Бульба на Андрия, взглядом Муму на Герасима из-под воды.
Брат мой, Колька, был истинно русским человеком высокой, ранимой, нравственной культуры. Он частенько корил меня за половую неразборчивость, моральную распущенность, за богохульство, за злоупотребление спиртными напитками, за разгильдяйство, граничащее с идиотизмом. Но я не обижался на него, как не обижаются на подзатыльник старшего брата.
Позже, акклиматизировавшись в холодной Москве, мы с моим братом внимательно следили за переговорами глав наших государств, и их результаты вселили в нас большую надежду. Мы твердо верили, что после публикации нашего материала границу с Ираном в Астаре укрепят новенькой, сверкающей на солнце колючей проволокой, дехкане получат новые рабочие места, их блудные сыновья вернутся в отчий дом, азербайджанских красавиц обеспечат достойной зарплатой и женихами, а главное, туристический бизнес возродится, и мы наконец-то сможем вернуться в Астару, на этот раз настоящими туристами, и еще раз послушать звуки саза и пение ашугов, поесть хаш, плов, хурму-мурму, шашлык-башлык и люля-кебаб.
Через неделю был опубликован озорной и беззлобный очерк о наших похождениях. Если в нем и трунили, то в основном над собой. Но, как оказалось, такая легкость и безобидность повествования виделась только нам. После публикации материала было много сердитых и даже — гневных откликов, где нас обвиняли в великорусском шовинизме и национализме. На электронную почту редакции «Комсомольской правды» пришло письмо от злобного Анонима из Азербайджана, в котором он, от лица всех мусульман, на чисто русском языке, спрашивал редактора Владимира Сунгоркина: кого он предпочитает видеть убитым первым: Мешкова или Николя? Впрочем, он предлагал альтернативный вариант: Сунгоркин должен был дать команду опубликовать в «Комсомольской правде» открытое обращение мусульман Азербайджана к мировому сообществу, и тогда нас, возможно, и не будут сразу убивать. Там, в этом письме, были гневные призывы к свержению власти и беспощадной войне с неверными, поэтому Сунгоркин предпочел этой уступке наши с братом Колькой жизни. Письмо это было, конечно, направлено, куда и кому следует. Не знаю, нашли чекисты этих безумных исламистских радикалов или нет, но мы с Колей, на всякий случай, спрятались на время, залегли на дно, ушли в подполье.
«Комсомолка» в огне
Неделей ранее.
Москва. 13 февраля 2006 года. 10 часов утра.
В тот день ничто не предвещало беды. Не перебегали толпами дорогу сотрудникам «Комсомольской правды» черные кошки с пустыми ведрами. Черные тучи не водили хороводы на мрачном небе. Не каркали злобно вороны. Никто не рассыпал соль и не надевал трусы наизнанку. Тайной покрыта причина беды. То ли звезды так сложились в этот день, то ли легкомыслие человеческое, то ли чей-то злой умысел…
