— То есть, попросту говоря, вы предлагаете мне конкретно стукануть на корешей? Спалить контакты?
Редактор рассмеялся раскатисто и громко, как Мефистофель из оперы Гуно в исполнении Шаляпина. По воде пробежали воны. Я видел, как от берега в панике разбежались в глубину караси, щуки и ротаны.
— Да брось ты. Я же не для репрессий спрашиваю. Просто хочу подтвердить свои догадки. Баранов, Прокопенко, Баранец, Дятлов… Так ведь? Еще кто? Гришин?
— Гришин? Что вы такое говорите?! Как вы могли подумать такое!!!! — воскликнул я, не в силах сдержать справедливого возмущения. — Вы еще скажите: Ганелин!
— Ну, кто еще? Скружанский? Коц? Со Скружанским, я знаю, вы шмаль курите в правом крыле этажа. У стен есть уши и нос! Я же все знаю, Саша. Я же главный редактор! Ёпть!
— Своих не сдаем! — произнес я дрогнувшим голосом, стиснув кулаки.
— Ой-ой-ой… Джордано Бруно! Святой Себастьян!
Редактор тихо засмеялся, полез в карман комбинезона, достал… (глазам своим не верю!) толстую пачку долларов сотенными купюрами, перевязанную резинкой от трусов, и протянул ее мне.
— Держи. Здесь двадцать тысяч. Держи, держи.
— Да нет… Что это? Я все равно никого не сдам… — угрюмо повторял я, жадно глядя на пачку.
— Да не надо никого сдавать! Держи, я сказал, — шеф настойчиво совал мне в руку пачку. — Купи себе машину нормальную, там, дачу… я не знаю…
— Да не надо… зачем? За что? — жалобно, смущенно, словно непорочная иудейская девица перед дефлорацией, нервно теребя пачку в своих дрожащих руках, бормотал растерянно я. Стыдно признаться, но я, возросший на мелких медяках, до сих пор не испытываю непреодолимого отвращения к легкой наживе и дармовым бумажным деньгам.
— Бери! Это тебе от меня лично за щеголеватость слога. Ты — наш редакционный Вергилий!
— Скажете тоже… Вергилий какой-то…
— Нет. Ты не Вергилий! Ты — Гете! Франсуа Рабле!
— Скажете тоже — Рабле. Рабле до меня ишшо ссать да ссать…
— А что ты думаешь: редактор не может вот так просто, по-человечески, поощрить хорошего сотрудника. Или вы все думаете, что редактор жлоб? А? Думаете? Хулите меня за спиной?
— Я? Да я… Хулить? Никогда! Только хвалю! Я не думал… Вы не жлоб! Какой вы — жлоб! Вы — редкой щедрости человек. И Путин не жлоб, — на всякий случай добавил я, втайне надеясь еще на одну пачку. — Вы оба — редкой щедрости люди! Вы — святые!
— Ну, будя, будя, — добродушно осадил мой мадригальный дифирамб шеф, слегка покраснев от смущения. — Давай без этого вот… Без обид, Мешок. И никому! Слышишь? Никому о нашей встрече ни слова! Повтори!
— Никому! Никому, слышишь, никому о нашей встрече ни слова! Повтори! — покорно повторил я.
— Громче! Еще громче! Пусть все слышат!
— Никому! Никому, слышишь, никому о нашей встрече ни слова!!!! — заорал я что было мочи, словно футболист, мотивированный толстой пачкой долларов, и тут же получил от редактора коварный, точный, болезненный «мидл кик» в область печени. Я медленно осел на траву, на минуту потеряв сознание. И тут же открыл глаза, но увидел перед собой лишь темную пустоту Вселенной.
— Ты что орешь? — зашипел кто-то сбоку недовольным голосом моей нежной, неуемной Танюшки, обладательницы красного диплома экономиста, упругого зада и увесистого армянского носяры.
В полумраке, освещаемом тусклым сиянием лампады, я стал различать кивот с образами, фарфоровую пастушку, копию работы Леруа, гипсовую фигурку Будды, мою несносную, ненасытную, носастую блудницу, исполненную утренней тревоги, отваги и неги…
— Кошмар, что ли, приснился? Орешь, как этот…. Как Джо Кокер.
Ее неожиданное появление в моем коммерческом сне застало меня врасплох, хотя не было лишено приятности.
— Как Джо Кокер, которому вручную оторвали яйца, — добавил я, будучи по утрам склонным к детализации.
— Кошмар, говоришь? Да я бы так не сказал… — некоторое время я все еще ощущал в своей руке приятную теплую шершавость тугой пачки банкнот, перешедшей в ощущение теплой, упругой женской груди. Увы! Это был всего лишь сладкий сон про деньги. В ту беспорядочную, шалую пору деньги у меня, неисправимого мота, винофила и хлебосола, не задерживались, друзей у меня не было, и оттого я утешался в объятиях уморительных, потешных чаровниц, начитанных причудниц. Впрочем, я недолго тосковал по тугой пачке долларов, согревшей мне руку во сне. Лучше лоно девицы в руках, чем пачка долларов во снах! У Танюшки есть харизма. Маленькая такая… Она ходит по комнате голая, настойчиво демонстрирует свою небритую харизму, как навязчивый торговец, невнятно намекая на что-то сокровенное.
— Тебе, Сашуля, надо срочно завязывать бухать, — строго, словно бабушка, поучает она меня. — Срочно! Сегодня же! Тебе уже во сне белочка является. Я ночью пописать просыпалась, посмотрела, а ты мычишь, бубнишь, рот открыт, и слюна изо рта на подушку стекает. Ужас!!!! Давай к врачу сходим? А? Я заплачу!!!
Собака обычно снится к другу. Друг снится к собаке. Говно снится к деньгам. Деньги — к говну. А Сунгоркин всегда снится к путешествию. И посему явился я Сунгоркину в кабинет, как мимолетное видение, как гений чистой красоты, испросил позволения отправиться на заработки гастарбайтером в Испанию.
— Езжай. Только недолго, — сказал Сунгоркин. Наяву был он скуп на слова и на деньги, не то что тот очаровательный, взбалмошный и щедрый балагур из давешнего сна.
После чего сбегал в церковь, испросил благословления у батюшки, собрал рюкзак, выправил визу, сел в самолет и был таков.
Любишь портить баб? Значит, ты, не раб!
Вино, виски и эль, не заменять нам бордель!
Джо Эрнст Сатриани, торговец ворованными мобильниками, г. Торонто, брат гитариста Фабио Сатриани, который привез мне джинсы Levis из Италии в 1976 году
Я приехал в приморский городок с красивым женским именем Альмерия ранним утром, когда Альмерия спала крепким, беспечным, чистым сном непорочной девы. Дождавшись ее пробуждения, я стал рыскать в поисках русских. Но шли часы, а людей в спортивных костюмах, пьющих пиво из горла, матерящихся и плюющих шелуху на асфальт, я так и не встретил. Было много мавров и мучачос, лимитчиков из стран Северной Африки и Латинской Америки. Они были веселы и полны оптимизма.
В жаркий час сиесты я сидел на песке у самого синего Средиземного моря и уплетал большой кусок ветчины с булкой, запивая пивком «Святой Мигель», когда неподалеку на валун присел чернокожий паренек, непохожий на меня, и стал наблюдать за моим лукулловым пиршеством. Кадык его под пупырчатой кожей ходил ходуном.
— Есть, поди, хочешь? — догадался я, тщательно прожевывая ветчину.
Паренек радостно закивал головой.
— Ну, и сколько же ты не ел? — продолжал я светскую беседу.
