— Вот ты выздоровеешь, я вернусь из Англии, и мы непременно сделаем ребеночка, — пообещал я. «А что, — подумал тогда я, засыпая рядом с пылающей в жару крошкой, — почему бы нет? Буду жить рядом с Таганкой…»
Утром, спотыкаясь, бредя стремглав в туалет, я увидел на кухне незнакомых людей, мужчину и женщину. Они пили чай. Увидев меня, они застыли в немом молчании, остановив на полпути движения чашек к ртам.
— Доброе утро! — сказал я, учтиво склонив в приветствии голову.
— Доброе утро, — услышал я уже сквозь мощное журчание струи.
— Там, на кухне, незнакомые люди, — сообщил я Ирочке, ныряя под одеяло.
— Здаю. Это папа и баба.
— Ничего, что я без трусов?
— Дормальдо. Ты де педвый.
В полдень мы все же заставили ее встать и поехать в мой сераль. Я должен был поутру с вещами отправиться в старую добрую Англию. Дома мы с ней крепко выпили, я бы даже сказал, надрались, за Родину. Я попрал ее всю ночь, с большим запасом, чтобы память обо мне сохранилась в ее душе на века. Вдруг я не вернусь. Мы дурачились, бесились, пели русские песни, пускали слезу.
Ранним утром позвонил снизу таксист, я вскочил, как задремавший часовой почетного караула, совершил ритуальный, сакральный, прощальный, торопливый акт, почетное омовение чресел, выпил 150 грамм для здоровья, присел на дорожку и выехал в аэропорт.
— Куда летим? — спросил таксист.
— В Лондон! — с гипертрофированным равнодушием ответил я, как если бы это были Мытищи.
— О! — уважительно воскликнул он. — Тогда, может быть, накинешь немного сверху долларов пятьдесят?
Накинул я ему по доброте. Эх! Ох! Ух! Щедрая русская душа! Не ведал я тогда, что через каких-то пару дней ой как я буду жалеть об этой купюре. Чтобы быть честным до конца по отношению к тому, реальному парню, который уезжает на чужбину в поисках счастья, чтобы реально побыть в его шкуре, я решил избавиться ото всех преимуществ, которыми я обладал на этот момент, и уже перед отлетом, в аэропорту, утопил в сортире записную книжку со всеми телефонными номерами моих лондонских друзей и знакомых, которые я тщательно переписал перед отъездом. Тогда я еще не знал, что делаю непростительную глупость.
2
В самолете, в салоне для курящих, я настырно приставал к прекрасной афроангличанке, обольщал, очаровывал своим интеллектом и куртуазным обхождением в меркантильной надежде, что та приютит меня на первых порах в своем особнячке. Но, к удивлению, получил вежливый отказ. Значит, не зря, не зря я с усердием Сизифа загодя истощал свои гормональные закрома! Я предварительно хорошо затарился в дьюти-фри, и оттого летел бесстрашно в онтологических размышлениях. Отчего? Отчего люди бухают? Вот я, например. Некоторые от горя и одиночества. Другие для куража. Третьи — чтобы убить страх. Четвертые — на радостях! Как я, например.
Трудно себе представить нашу сегодняшнюю жизнь без алкоголя. Впрочем, и вчерашнюю тоже. Да и зачем нам представлять такой кошмар! Правда, иногда алкоголь превращает нашу жизнь в иной кошмар (особенно по утрам), ну, так это от нашей же с вами неумеренности.
И вот я, простой российский паренек, с опустошенными, увядшими, словно гладиолусы, чреслами, в аэропорту Хитроу. Первым ударом пыльным мешком из-за угла, который преподнес мне Туманный Альбион, было то, что телефон человека по имени Юрис, который должен был меня встречать в Лондоне, не отвечал. Казалось бы, мелочь, но представьте мое состояние: приехал я тайно поднимать сельское хозяйство Англии, пострадавшее от ящура, и стою, как тополь на Плющихе, в терминале аэропорта Хитроу, без адресов, без явок. Что делать? Куда идти? К кому обратиться? А ведь ночь уж близится, а Германа все нет!
Тут следует отметить, что я играл роль провинциального лоха и мобильный телефон я не взял. И никаких фотоаппаратов. Я бедный, провинциальный работяга. Звонил я из автомата. А потом взял такси и поехал на Пикадилли. А куда еще ехать, если я знаю название только одной улицы по песне Лаймы Вайкуле. И вот я вышел на Пикадилли. В апрельском Лондоне уже вовсю буйствовала зелень. Аккуратные кустарники и лужайки радовали мой отвыкший от зелени глаз. Прогулялся я немного по Green park, поглазел на англичан (давно не видел), потом сел в кафе под названием «El Parata», время от времени названивая Юрису по телефону-автомату, стоящему на стойке. Бармен уже стал нервничать, поскольку я постепенно набирался, звонил каждые пять минут, а за телефон не платил. Через часок-другой Юрис наконец-то ответил. Извинился и пообещал, что через десять минут будет в кафе.
Проходит десять, двадцать, тридцать минут. Час прошел. Нету Юриса. Встал я в сердцах и пошел восвояси. Только прошел метров двадцать, как вдруг кто-то отчетливо меня назвал по имени. Оглянулся — мужик стоит, в белой курточке. Выражение лица — русское. Наблюдал он, видимо, за мной, проверял, один ли я, не стукачок ли. Он был очень деликатен и предусмотрителен. Мы проехали на метро пару остановок, потом он подвел меня к джипу, в котором сидел кряжистый, стриженный под Куценко паренек.
— Брат мой, — представил Юрис его, хотя степень их родства меня интересовала менее всего.
— С тебя 500 долларов. — по-деловому сказал брат.
— Договаривались вроде 400! — возразил я.
— Все подорожало! Все! — в каком-то отчаянии воскликнул брат.
— Безобразие какое! — растерянно бормотал я, как Киса Воробьянинов, копошась в своих карманах в поисках денег. Я так старательно играл лоха, что Сара Бернар, увидав мою игру, наверняка подалась бы в сферу интимных услуг сменщицей белья. Мы проехали на джипе миль эдак десять, потом меня пересадили в сиреневый «Бьюик». Юрис тепло попрощался со мной.
— Так, это… Когда на работу выходить-то? — с детской непосредственностью спросил я на прощание Юриса.
— В понедельник будет все ясно, — ответил он несколько расплывчато и добавил после паузы: — Может быть…
На прощание, для ускорения моего трудоустройства, я великодушно, по глупости, презентовал Юрису бутылку русской водки, предусмотрительно прихваченную с собой из России. На «Бьюике» я ехал молча полчаса, после чего был пересажен еще в видавший виды «Кадиллак». Водителя звали Юзек. Он был словоохотливый поляк.
— Давай пятьдесят фунтов за квартиру, — весело сказал он.
— А разве за квартиру не оплачено? — тревожно спросил я.
— И еще двадцать фунтов за бензин. Девочка, кстати, нужна? — без всякой связи спросил он.
3
Марек привез меня на окраину Лондона в район Бакинг, на квартиру к румынским цыганам. У хозяина квартиры, цыганского барона, было такое длинное, труднопроизносимое и странное имя, что я его решил называть про себя просто — Малькиадос. Малькиадос не говорил ни по-русски, ни по-английски. Он говорил только на своем тарабарском наречии — смеси венгерского, румынского, английского и цыганского.
