— Будешь каждую неделю платить ему по 35 фунтов, — сказал на прощание Марек.
Малькиадосу было лет шестьдесят. Это был кряжистый и прочный цыганский барон. Ходил он всегда исключительно в белоснежной рубашке, как и подобает главе многочисленного цыганского рода. Род Малькиадоса жил на последнем этаже 11-этажной черной коробки. В квартире было пять маленьких комнатушек, перегороженных фанерными стенками, и одна большая. Сколько было всего членов в этой семье, я так и не смог сосчитать, потому что время от времени приходили все новые и новые, а старые куда-то вдруг исчезали, чтобы потом вдруг появиться вновь и вновь. Спали цыгане по старинной традиции на полу.
Моя комнатка, два на два метра, без окна, скудностью своей обстановки напоминала палату для буйнопомешанных. Кровать и тумбочка. Неведомый архитектор перегородил большую комнату фанерными перегородками и создал три комнаты. Их цыганский барон сдавал гастарбайтерам и мне.
Судя по некоторым неуловимым признакам, страсти в этой семье царили нешуточные. Двери моей комнатушки были тонкие и простреленные в нескольких местах, а из стены кокетливо торчала пуля калибра 9 мм. Среди ночи вдруг пришли полные жизненного оптимизма родственники с девчатами. Задушевная вегнерско-румынская музыка грохотала на полную мощность. Эти парни устроили настоящую дискотеку. До утра плясали, громко смеялись, один раз подрались, а ближе к утру стали вдруг шумно размножаться, делать новых цыганят, со стонами и присущим этому процессу кряхтеньем. Честно скажу, спал я плохо под этот чардаш любви.
По утрам Малькиадос страшно блевал. Птицы по утрам поют, лошади ржут, а Малькиадос — блевал, издавая при этом страшные звуки, напоминающие крики, завершающие спаривание динозавров из фильмов Спилберга. В туалет стояла длинная очередь, и я, как всегда, был последним. Справить нужду в Англии стало для меня трудной, первоочередной проблемой. Я уж не говорю о том, что ни о каких постирушках вообще не могло быть и речи. Там стоял счетчик воды, а цыгане сильно экономили на ней. Едва я только заходил в ванную, снимал штаны, чтобы облегчиться, как раздавался предупреждающий стук очередника, что пора и честь знать. Никогда еще физиологическая нужда не стояла предо мной так остро! Я ходил для справления нужд в ближайший Бруклин- парк и наслаждался там процессом в кустах. Потом, омывая чресла и сфинктер в озере, приговаривал: «Охо-хо!»
4
Как и положено рабочему пареньку, впервые попавшему в Лондон, едва только Аврора позолотила своими лучами верхушки деревьев, я, прихватив с собою одну пачку презервативов (думаю, на первый раз хватит), отправился на осмотр достопримечательностей столицы Англии. Бродил по собору Святого Павла и даже послушал пение знаменитого тамошнего хора. Справил малую нужду в подземном туалете этого памятника культуры конца XVII века, а потом посидел в кафе. Народы всех стран сидели на ступеньках собора, вкушали крекеры, чипсы, попкорн, курили, пили пиво и наслаждались божественным ощущением старины.
Под вечер я, проголодавшись, вернулся к себе, на окраину мегаполиса, забрел в небольшой ресторанчик «Бешеная лошадь» близ Лондон-стрит. Заказал себе скромный постный английский ужин: филе вяленой трясогузки с мелкорубленными стручками маринованного дрока, горячие чипсы под соусом с фасолью, почки жирафа и бокал вина. Проницательная тетушка Сьюзи, подавая мне вино, спросила:
— Откуда ты, приятель?
— Из Москвы, — ответил я гордо. Вскоре все посетители «Бешеной лошади» знали, что я из Москвы. Через десять минут ко мне подсел рыжий мужик лет пятидесяти.
— Я — Джерри! — представился он. — Из Ирландии. Ты был когда-нибудь в Ирландии?
— Нет, но зато я читал Джойса.
— Не слыхал о таком! — признался Джерри. Пришлось мне в двух словах пересказать ему «Улисса». Джерри этот роман очень развеселил. Он поклялся, что обязательно прочитает его. Сам он жил в Англии лет двадцать пять. Работал газонщиком. И вышибалой в этом кабаке. Два года назад похоронил жену.
— Саша! Тебе нужна подружка. Ты не можешь быть один.
— У меня не так много денег, — слабо возразил я, однако встрепенувшись ястребом при слове «подружка».
— Это ничего, — сказал он и через минуту привел за мой столик худенькую коротко стриженую женщину лет сорока. Одета она была в черный брючный костюм.
— Это Джули! — сказал он. — Поговори с ней.
— Привет, Джули. Мне негде сегодня ночевать, — взял я сразу корову за рога.
— Можешь ночевать у меня, — просто сказал она. Джули жила одна вот уже пять лет. Она была разведена. Двое ее детей, мальчик и девочка, жили с бывшим мужем. У Джули были плохие зубы, да к тому же не все. Но дареной лошади, как говорится в Англии, в зубы не смотрят. После второго бокала она сняла пиджак и осталась в одной майке-безрукавке. На запястье у нее была красивая цветная наколка: хризантема в бокале.
— У тебя грустные глаза! Смотри, какая у меня грудь! — похвасталась она. — У меня все тело очень красивое. Ты будешь доволен.
— Я знаю.
— Ты веришь в Бога? А чем ты занимаешься в Москве? А у тебя есть семья? А я почти два года училась танцам.
«В любом случае, она лучше цыгана, — подумал я. — Хоть помоюсь у нее по-человечески».
Я с несвойственным мне практицизмом подумал, что это совсем неплохо первое время пожить у этой девчонки: пудинг с горячим кофе по утрам, «Монинг стар», телевизор, домашние тапочки.
— Только ты возьми вина и что-нибудь поесть, — попросила она, когда мы наконец-то покинули бар. — А то у меня совсем пусто в холодильнике.
5
Я купил в пакистанской забегаловке кебаб, плов с овощами в контейнере, цыпленка жареного и две бутылки вина, и мы пошли к ней домой. Дом Джули находился недалеко от железнодорожного терминала в Бакинге. Это был такой двухэтажный дом, типа барак, с внешней стороны которого, по второму этажу, крепился сплошной металлический балкон, на который выходили двери квартир.
Во дворе вызывающе и дерзко болталось на ветру женское белье, развешанное на веревках. Мы поднялись на второй этаж. Сказав, что живет одна, Джули несколько поскромничала. В квартире сидели прямо на полу человек шесть лохматых и асоциальных парней да девчат. Мое появление поначалу было воспринято равнодушно, но когда я достал вино, все меня сразу возлюбили.
— Они скоро уйдут, — пообещала мне тихонько Джули.
Некоторые люди и вправду уходили, но зато приходили другие. Огромный бородатый малый по имени Хью только успевал забивать косяки с марихуаной. Он был забивающим. Меня эти ребята, как почетного гостя, ни разу не обошли, всегда пятачок оставляли. Они называют наивно марихуану Joint. Меня с него сразу пробило на сон, поскольку у шумного, блюющего цыгана я совсем не спал. А этих людей пробило на мою жратву. Они чавкали и веселились как дети. И знаете, что их так веселило? Они с шумом выпускали ветры. («Fart» называется). Такая вот забава у английской молодежи. Каждый выхлоп они сопровождали комментариями. Один, например, объявлял, как провинциальный конферансье: «Иоганн Себастьян Бах! Брандербургский концерт!» И шарахал вакуумным обертоном во всю свою английскую мощь. И тогда вся компания ухахатывалась, схватившись за животики от подобной ректальной медитации. Они постоянно ожидали прихода какого-то неведомого Баркли. «Вот придет Баркли, ты тогда умрешь от смеха!» — предупреждали они меня. Неужели он будет пердеть еще смешнее? Но Баркли так и не пришел, и я, как видите, остался жив. Джули вскоре заснула, утомленная вином, сгруппировавшись в жалкий комок плоти на краешке диванчика. А я сидел в углу, борясь со сном. Всю ночь мы «просекались в зелень». Похоже, тут было шоу похлеще, чем у цыгана. К тому же, кому-то в голову пришла мысль проветривать помещение. Из растворенного окна хлестал ветер, развевая мои волосы.
