Он с тоской взглянул на выглядывающий из-за капонира хвост истребителя и повернул в другую сторону.
– Катков, можно тебя на минутку?
Рядом стоял старший офицер-воспитатель, а по-старому – замполит полка. Потрёпанный жизнью, но очень душевный подполковник, в таком же, как и сам, потёртом лётном комбинезоне. Из-за своей доброты Дмитрий Сергеевич Панин пользовался огромным доверием и уважением как у офицеров, так и у рядового состава. Кирилл замполита тоже уважал, но видеть сейчас не хотел и его.
– Что с тобой происходит, Кирилл? Ты же не ребёнок, у которого отобрали любимую игрушку и потому закативший истерику? Ну подумаешь, жена бросила! У меня их две было и обе бросили. А наш Бриткин, так тот вообще считает, что если жена мешает службе, то не грех и развестись. Ну понесло тебя в разнос неделю, ну понесло вторую. Поймём – дело молодое. Но пора уже и в чувство приходить!
– Дмитрий Сергеич, можно я пойду? – попытался исчезнуть Кирилл.
– Подожди, – смутился замполит. – Ты должен знать. Я письмо в твоё училище отправил.
– Зачем?
– Командир приказал. Вы же с ним одно училище заканчивали?
– Да. Только в разное время.
– Он говорит, что у вас там есть доска почёта и позора выпускников. Так что висеть тебе теперь, позориться.
– Глупо, – вздохнул Кирилл.
– А ты как хотел? Командование должно же как-то реагировать? Удивил ты нас всех, конечно, сильно. Никто ничего понять не может – что с тобой происходит? Ведь на хорошем счету был! Планировали тебя назначать на должность замкомэска! И вдруг как малое дитя раскис. Жена бросила, так что, теперь и жизнь закончилась? Она у тебя ещё вся впереди, а ты её уже под откос пускаешь. Отец ведь у тебя военный? Слышал, очень уважаемый человек. Как ему будет читать о твоих выходках?
– Что читать?
– Я ему тоже написал. Бриткин приказал.
Кирилл застонал, посмотрел на замполита глазами побитой собаки и невольно скрипнул зубами.
– Ну он-то понятно – идиот. Но вы-то, Дмитрий Сергеич, вы-то… Причём здесь родители? Я могу сам за себя ответить. У матери сердце больное, что ж вы творите?
– Сам должен о своих родителях думать. Ты мне, Кирилл, повод дай, так я первый им опровержение отправлю, что это я, мол, сам спьяну всё перепутал, да тебя в их глазах опорочил! А на самом деле – ты отличник боевой подготовки, каких ещё поискать. Одумайся, дай предлог сказать, что ошибаюсь! Что молчишь? То-то! Я к тому этот разговор завёл, чтобы ты знал, Бриткин в Североморск командованию о твоих похождениях уже доложил. Ещё и приукрасил. Просил или перевести тебя куда-нибудь с глаз долой, или выгнать. Ему приказали готовить документы на увольнение и при первом твоём залёте давать ход. Так что, Кирилл, ты бы завязывал. Дело принимает серьёзный оборот.
– Спасибо. Я учту.
И Кирилл учёл.
Вернулся в жилые боксы, выстроившиеся строгими рядами округлых крыш, открыл свой тайник под пластиковой задвижкой раковины и достал бутылку с разбавленным спиртом. Опустошив её наполовину, остатки спрятал в карман и снова пошёл бродить по гарнизону. С вызовом! На показ! Распугивая редких прохожих, прогуливающихся по единственной улочке, вымощенной деревянными плитами, переплетёнными стальной арматурой. Гарнизон был невелик. За двумя соединёнными арочными переходами служебными модулями тянулись жилые. Отдельно для холостяков, отдельно для семейных. По десятку утеплённых блоков и для тех, и для других. Дальше столовая для лётного и технического состава, затем причал с выстроившимися в ряд катерами. Ещё дальше вертолётная площадка с домиком для прилетающих. А за ангаром со снегоуборочной техникой начинался аэродром с бетонными капонирами для Су-35. К нему и направил нетвёрдые ноги Кирилл. Выглядывающие кили истребителей служили ему маяком. Рядом с первым капониром стоял домик дежурных сил. В нём по неделям жили техники и лётчики для обеспечения экстренных тревожных вылетов. Зайдя за угол, Кирилл остановился и попытался заглянуть в окно. От сверкающего в снегу солнца стёкла скрыла темнота. Тогда он прижался к окну носом, закрываясь от света руками. Но неожиданно дверь открылась, по ступеням скатился техник и, не глядя на него, побежал к самолёту. Затем вышли два пилота с защитными шлемами в руках и перекинутыми через локоть кислородными масками в чехлах. С первым пилотом Кирилл был хорошо знаком, а другой ещё не так давно был его другом.
– Серёга, на вылет? – спросил он, норовя перегородить узкий проход.
Сергей Николаев окинул неприязненным взглядом его растрёпанный комбинезон с вывернутыми карманами и попытался отделаться кратким ответом:
– Да, на вылет.
– Что-то серьёзное?
Напарник Николаева дёрнул его за локоть и шепнул:
– Пошли, нам некогда. Если Бриткин вместе увидит, не оберёмся дерьма.
– Извини, Кирилл, – смутился Сергей. – В самом деле – ты для Бриткина – как быку красная тряпка. И потом мы действительно торопимся.
– Идите, идите… – проводил их пьяным взглядом Катков. – Надо же, какие мы осторожные и торопливые. Плевать я хотел и на вас, и на вашего Бриткина! Поговорить со старым другом нам уже вдруг стало стыдно?! Ничего. Я найду тех, кто меня выслушает. На вас, Серёга, клином свет не сошёлся. Будут и у меня новые друзья, потерпеливей вас.
– О чём это он? – спросил Николаева его ведомый.
– Пьяный лепет. Не обращай внимания.
Они прошли по тропе до бетонных плит аэродрома, а рядом с бруствером капонира Николаев оглянулся. Кирилл смотрел им вслед.
«Может, не надо было так? – подумал он, надевая шлем. – Пока техники готовят самолёт пару минут вполне мог уделить. Всё же не первый год вместе… летали в паре».
Старший техник похлопал по плечу и показал на лестницу. Пора. Теперь уже не до разговоров. Теперь все мысли о полёте.
…Дежурство в воздухе применяется, когда вылет истребителя с аэродрома не обеспечивает на угрожаемом направлении перехват воздушного противника. Рядом с передовой, когда до этого самого противника рукой подать. А от острова Александры до ближайшей норвежской земли всего-то было пару сотен километров. Вражескому истребителю, вооружённому ракетами воздух-земля, проскочить их нужны минуты. Под прикрытием комплекса С-500 сам аэродром Нагурское мог чувствовать себя в безопасности. Но вот буровая «Заразломная», воткнувшая в дно моря ноги-столбы где-то между норвежским архипелагом Шпицбергеном и российской Землёй Франца-Иосифа, находилась в зоне риска. Развязав конфликт и подчиняясь правилам сдержанной войны, и та, и другая сторона заняли выжидательную позицию, терпеливо ожидая для удара удачный момент. Образовалась некая «Полоса соприкосновения», в пределах которой могли себе позволить появиться и российские корабли под прикрытием истребителей, и норвежские самолёты, предусмотрительно убедившиеся в чистом небе с помощью береговых радиолокационных станций. Но не далее определённых границ, залезать за которые было бы равносильно самоубийству и для тех, и для других. Начались, как сказал Шатов, рабочие моменты. А СМИ окрестило сложившееся положение «Странной войной». Игра кто кого застанет врасплох в этой самой допустимой полосе. Кто окажется хитрее, изворотливее и сможет поймать противника в западню на узком, оставшемся для манёвра и протянувшемся вдоль безопасных границ поясе. Оперативный отдел Северного флота не торопился сровнять с уровнем моря хорошо прикрытый Шпицберген. Во всяком случае, тем ограниченным оружием, которое было предоставлено в его распоряжение. Хотя мог попытаться, но почему-то этого не делал. Многие считали, что причиной всему элементарный здравый смысл, не позволяющий использовать дорогие высокотехнологичные ракеты, так как их запуск будет сравни выбросу на помойку. Более информированные источники видели другие причины. Во всяком случае так или иначе, но серьёзно воевать Россия не торопилась. Норвегия также не рвалась проверить российскую ПВО или противокорабельные береговые «Бастионы», ограничиваясь охотой на зазевавшееся и опасно удалившееся от собственных берегов судно или отклонившийся от маршрута самолёт. Так бы и дальше выжидали, подстерегая друг друга в злополучной «Полосе соприкосновения», если бы не буровая «Заразломная»…
