Внутри нарастало раздражение. Если этот Леха не собирается заткнуться, лучше сразу утопиться в море.
— Здесь меня зовут Молчуном, — со значением произнес Молчун.
На несколько секунд Леха замолчал, распахнув рот и позволяя сосчитать количество пломб в верхних зубах, а затем разразился конским ржанием.
— Точно! — он справился с приступом хохота, но продолжал время от времени хихикать. — Нужно было сразу догадаться, что ты Молчун! Лучше не придумаешь, ха-ха!.. Как же я так с Аркашей промахнулся, а, парень? Обычно не ошибаюсь! Вот везет мне! Молчун!.. Ну надо же…
Отсмеявшись Леха вытер глаза рукавом.
— По какой статье чалишься, Молчун Паша?
— Сто шестьдесят вторая.
— Да ну?! — Леха выглядел удивленным. — Неужели вот прям вооруженный разбой, а?
— Выходит, что так.
— Ты только не обижайся, друг, но не очень ты похож на лиходея. Не заливаешь?
Молчун пожал плечами. Он мечтал, чтобы нежданный сосед поскорее закончил свои расспросы.
— Много дали? — не унимался тот, и, не дожидаясь ответа, продолжил. — А мне десятку впаяли. Сто шестьдесят восьмая. Можно подумать! Тоже мне великая кража! Но второй раз попался. Рецидивист я, говорят, друг, понимаешь, да? И раскрутили на полную катушку. Как говорится, если не повезло, то не повезло.
Чтобы не обидеть и не нарываться на конфликт, Молчун сочувственно покивал.
— Как тут вообще, Молчун? Жить можно, а?
— Можно, если много вопросов не задавать, — не выдержал он.
— Чего-чего? — насторожился Леха.
— По-всякому, говорю, бывает.
— Так это везде так, друг. Ты лучше скажи, как здесь лучше устроиться с работой? А то слыхал я, что главное — в водолазы попасть.
Кто и когда успел ему это объяснить? Он же никого кроме охранников еще не видел на платформе.
— Говорят, непыльная работка. Не то, что на скважине, а? — не умолкал Леха. — Ты, вроде, один из них. Может, замолвишь за меня словечко?
— По статистике, водолазы-каторжане погибают в среднем при каждом двадцать пятом погружении.
Это была дословная цитата из первой речи инструктора. Произнес ее Молчун не без злорадства и не стал упоминать, что потом инструктор добавил: «Валятся только самоуверенные кретины».
— Как это?
— Износ оборудования и человеческий фактор.
Леха нахмурился.
— Странно, — протянул он. — Мне совсем по-другому рассказывали на пересылке. Мол, часок побарахтался, а потом полдня отдыхаешь. Специально, что ли, подшутили, суки. А тебе самому нырять не страшно?
— Иногда.
— А много у тебя погружений?
— Я не считаю, — соврал Молчун.
— Примерно хотя бы скажи, интересно же!
Он на мгновение задумался, говорить правду или нет.
— Десятка три, наверное.
В камере стало тихо. Только сосед энергично сопел и чесал в затылке.
— Значит, не все так страшно со статистикой-то! — в итоге заключил он и вытянулся на койке, закинув одну ногу на колено и заложив руки под голову. — Где наша не пропадала, верно, Молчун?
Молодой каторжанин недовольно поморщился. Неистребимый оптимизм Лехи уже действовал ему на нервы.
* * *
Хотя в камере, как и всегда, было холодно, проснулся он весь мокрый от липкого пота. Молчун жадно ловил ртом воздух, как будто вырвался на поверхность после долгого погружения. В его ушах еще отдавался эхом собственный крик, которым он себя и разбудил.
На соседней койке причмокнул губами Леха и перевернулся на другой бок, укрывшись одеялом с головой.
С тех пор, как сознание вернулось к нему, кошмары снились Молчуну почти каждую ночь. Он не знал, как справиться с этой напастью. Изводил себя чтением и работой, но пугающие видения все равно преследовали его. Через пару месяцев, отчаявшись, он во время сеанса в барокамере попросил Кусто позвать врача. Тот не слишком торопился и пришел к самому концу декомпрессии. Шмыгая носом и вытирая платочком измученные вечным конъюнктивитом глаза, эскулап без видимого интереса выслушал жалобы Молчуна, после чего покачал головой и признался, что вряд ли чем-то поможет. «Вы же должны понимать, молодой человек! В подобных условиях, — он с отвращением обвел взглядом помещение, — диагноз поставить затруднительно. А без диагноза какое лечение? И вообще, скорее всего, тут случай из психиатрической практики, а это не мой профиль. Если будет совсем плохо, назначим снотворное».
В тот момент хотелось закричать: «Мне уже хуже некуда!». Но Молчун сдержался.
Самое мучительное заключалось в том, что он никогда не мог в точности припомнить, что именно ему снилось. Просыпаясь от собственного крика, с жгучей пустотой в груди, Молчун старался поймать едва знакомые неуловимые образы, которые проносились на периферии сознания, но те бесследно исчезали, как только прояснялось в глазах. Каждое пробуждение напоминало попытку угнаться за миражом. Но он верил, что когда-нибудь все-таки ухватит ниточку, ведущую вглубь его ночных кошмаров.
Лишь одно видение из своего сна он запомнил точно — красивая молодая женщина с горькой улыбкой, которая тянет к нему руки, но никак не может дотянуться.
* * *
— Опять кошмары? — с искренним участием поинтересовался Леха.
Молчун успел умыться холодной водой, которая каким-то чудом не замерзала в трубах, и теперь дожидался, когда за ним придут.
— И не помнишь ничего?
— Ничего.
Леха, кряхтя, поднялся с койки и загородил своим телом раковину. Он переминался с ноги на ногу и отфыркивался, из-за чего походил на моржа, вставшего на задние лапы. В стороны летели мелкие брызги.
Вытирая лицо обглоданным полотенцем, он повернулся к Молчуну.
— Не может такого быть. Что-то должен помнить, а?
— Нет. Ничего, — ответил Молчун и нетерпеливо посмотрел на дверь. Охранник все не шел.
— Также как забыл, что было до каторги?
Слишком много вопросов для раннего утра.
— Я не врач, конечно, но не верю, что человек может все про себя забыть. Тебя жандармы, что ли, по голове много били?
— Били, наверное.
Сокамерник выпятил нижнюю губу, как обычно это делал, когда задумывался.
— Загадочная ты личность, Молчун. Ничего про себя не знаешь. Посадили тебя как матерого. Но одного взгляда достаточно, сразу ясно, что первая ходка у тебя!
— Почему это первая?! — возмутился Молчун, хотя и сам не признавал себя уголовником.
— Да вот почему! — Леха подошел и отдернул вверх рукава его робы.
От растерянности Молчун не сопротивлялся. Затем Леха сунул ему под нос собственные клешни, расписанные тюремными наколками.
