— Очень интересно узнать, кто же у вас считается наиболее достойным?
— Ну, как кто… В первую очередь — Председатель. Потом — Рогволд и его ребята. Инженеры и шахтеры. А остальным уж как повезет.
— И что, тебе часто такая радость перепадает?
— Я — писарь. От меня какой прок…
— Так часто или нет?
— Пока ни разу, — Василий втянул голову в плечи и не поднимал глаз.
До самых ворот Колонии они больше не обменялись ни словом.
Двое охранников у выхода азартно резались в кости. Подчиненные Рогволда отличались от прочих обитателей Колонии, которых довелось увидеть Молчуну. Эти парни выделялись форменной одеждой черного цвета с нашивками на рукавах, крепким телосложением и нарочитой самоуверенностью. Оба встали, широко расставив ноги и запустив большие пальцы под ремни на поясе. У одного на поясе висела кобура, из которой торчала рифленая рукоятка пистолета. Именно он преградил им дорогу и, смотря поверх головы Василия, поинтересовался сквозь зубы, почему они шляются без дела и куда намылились, когда совсем скоро тихий час. Василий торопливо выпалил, что вот новичок, только после болезни, по поручению Председателя, нужно познакомить с внутренним распорядком, а парень столько дней взаперти, что очень просит хоть на пару минут свежим воздухом подышать. Охранник выслушал с показным безразличием и позволил им выйти на пять минут.
Василий заставил Молчуна нацепить темные очки, чтобы не ослеп с непривычки. За воротами коридор продолжался еще метров десять, постепенно сужаясь. Под ногами хрустел щебень. Врывающийся снаружи свет не ослепил, но заставил щуриться. Молчун ощутил на заросших щетиной щеках ласковые прикосновение ветра. Они вышли на небольшую площадку, с которой открывался вид на убегающий вниз каменистый склон, который упирался в сплошное зеленое море, уходящее до горизонта и заслоняющее его собой. Тайга напоминала плотный ковер с множеством складок и внушала уважение — поглотит без следа и имени не спросит. Голова закружилась, и Молчун схватился за плечо Василия.
* * *
— Значит, совсем-совсем никто не знает, где мы находимся? — еще раз уточнил Молчун, застилая покрывалом новую постель — панцирную койку в келье Василия.
— Как тебе сказать… Кто в географии разбирается, тот, в принципе, догадывается.
— Ты разбираешься?
Василий сделал страшные глаза, показал в сторону входного люка и прижал палец к губам. Скрипнули петли и в комнату вошел охранник. Из-за черной формы Молчун не сразу его узнал.
— Ты бы рот закрыл, Молчун, а то муха залетит, — заржал Леха и принялся хлопать его по плечам и вертеть, разглядывая, как какую-нибудь куклу. — Вижу, молодцом держишься, брат! Уж не верил, что оклемаешься. А ты вон какой молодец! Прям, огурцом. Залатали тебя на славу, а?
— Я-то что, это Знахарь молодец, — смутился под его напором молодой человек.
— Знахарь — голова! — подтвердил Леха. — Может, он тебе и память вправил? Не вспомнил ничего про себя?
Молчун выдержал его пронзительный взгляд.
— Нет, с памятью пока без перемен.
— Ну, ничего. Будет время, Знахарь и с башкой твоей разберется, верно?
— Вашими бы молитвами…
— Ха-ха, а я и помолюсь, если надо!
Шуму от Лехи было слишком много, и Молчун быстро утомился. Новоиспеченный охранник это заметил и, проявив удивительный для себя такт, удалился по своим служебным обязанностям, пообещав на днях заглянуть еще раз.
Василий помолчал какое-то время, а затем выдавил из себя:
— Вот у тебя друзья какие…
— Обычные друзья, а что?
— Охранники… Они тут, знаешь, на особом положении. Многие хотят попробовать себя в службе безопасности, но мало кому удается пройти отбор. Рогволд очень строг.
— Как же Леха так сразу к ним попал?
— Тебе виднее, ты же его приятель, — в голосе Василия прозвучали недружелюбные нотки.
В комнатушке повисла неловкая пауза.
— А это здесь зачем? — попробовал разрядить обстановку Молчун, указывая на антикварного вида письменный стол с зеленым сукном, на котором возвышалась лампа под выгоревшим абажуром.
— Мое рабочее место. Здесь я пишу. Это мой вклад в общее дело.
— Как-то без особого восторга ты об этом говоришь. Тебя силой, что ли, заставляют?
— Нет, что ты! В Колонии никто и никого не заставляет что-либо делать. К чему душа лежит, тем и занимаешься.
— У тебя, стало быть, душа лежит к тому, чтобы писать?
— В той, прошлой, жизни я был писателем.
— Ого! Может, я читал твои книжки?
— Вряд ли, — покраснел Василий.
— А здесь что пишешь?
— Летопись Колонии. Жизнеописание Председателя. А еще раз в неделю учу малышей азбуке.
— Неужели это лучше, чем писать собственные книги?
— У меня просто не осталось другого выхода.
* * *
Василий с младых ногтей увлекся чтением и сочинительством. Едва научившись письму, он принялся терзать пером бумагу, выводя корявыми каракулями выдуманные истории про Шерлока Холмса, Робин Гуда и Звездного Рейнджера. Его аудиторией стали несчастные замученные родители, которым после тяжелой трудовой вахты приходилось терпеть, пока их чадо звонким задорным голосом озвучит истории, написанные за день. Бабушка сначала виртуозно овладела ценным умением незаметно дремать, кивая и вздыхая в ключевых местах рассказа, а затем умерла от старости. В память о ней внучек сочинил недурную сказку, которую впоследствии поставили на сцене школьного самодеятельного театра.
Счастливо избегнув воинской повинности по причине слабого здоровья и плоскостопия, Василий устремился в столицу, где при полном отсутствии протекции с первого захода поступил в Литературный институт. Творческим и нравственным ориентиром он выбрал для себя Николая Васильевича Гоголя. Во многих своих студенческих работах Василий неосознанно ему подражал, а местами и вовсе копировал. То Чичиков подмигнет между строк, то события развернутся на улицах Миргорода.
Когда Василий только начинал учиться, профессия писателя еще имела определенный вес в обществе. К моменту же получения диплома ситуация существенно изменилась — не в лучшую для начинающего автора сторону.
Опасения, что электронные книги убьют не только их бумажных предков, но и литературу в принципе, оправдались лишь отчасти. Сильнее остальных пострадали самые бесправные существа на издательском рынке — писатели. Их труд обесценился многократно, а Сеть заполонили графоманские творения и переведенные в «цифру» классики. Развернутое знамя борьбы с книжным пиратством больше походило на фиговый листок, которым издатели пытались прикрыть собственную наготу. Однако книжная индустрия не умерла совсем, а перешла в разряд государственных отраслей. Основным заказчиком и публикатором книг стал Триумвират Российский. Вполне естественно и логично, что все новые книги выдерживались в определенных идеологических рамках, не допускающих критики существующего режима «окончательной социальной справедливости».
