«Притворяться?»
– Давай начистоту, Вивенна, – улыбнулся он. – Ты никогда мне особо не нравилась. И я знаю, что ты считаешь меня тупицей – пожалуй, и правильно. Но не было бы тебе наплевать, ты не вела бы себя так, чтобы я еще и почувствовал себя дураком. Брюлики ворчит на меня, но иногда смеется от моих шуток. Ты – никогда.
– Но… – Вивенна с трудом подбирала слова. – Но почему ты отправился со мной в Халландрен?
Он моргнул:
– Так из-за Сири, конечно. Мы разве не за ней пришли? Спасти ее? – Наивно улыбнувшись, Парлин пожал плечами. – Доброй ночи, Вивенна. – Он начал спускаться по лестнице, зовя Брюлики, чтобы убедиться в ее целости и сохранности.
Вивенна проводила его взглядом.
«Я и его мизинца не стою, – со стыдом признала она, сворачивая к своей комнате. – Но мне уже все равно». У нее отобрали все. Почему бы заодно и не Парлина? Когда она ступила в комнату, ее ненависть к Халландрену усилилась.
«Надо поспать, – подумала она. – Быть может, после мне наконец станет ясно, во имя цветов, что я делаю в этом городе».
Она осталась твердо уверенной только в том, что научится пробуждать. Прежней Вивенне – той, что имела право с гордо поднятой головой ниспровергать дохи как нечто нечестивое, – больше не было места в Т’Телире. Настоящая Вивенна прибыла в Халландрен не для спасения сестры. Она пришла, потому что не смирилась со своей никчемностью.
Она научится. Это будет ей в наказание.
Она заперлась, затем пошла задернуть шторы.
Непринужденно прислонившись к перилам, на балконе стоял человек. Он много дней не брился, а его темная одежда поизносилась чуть ли не до лохмотьев. Он держал угольно-черный меч.
Вивенна подскочила, широко распахнув глаза.
– Ты, – произнес он злобно, – причиняешь много хлопот.
Вивенна хотела закричать, но шторы, метнувшись вперед, заткнули рот и обхватили шею. Они туго сошлись, удушая ее. Они окутали ее целиком, прижав руки к бокам.
«Нет! – мелькнула мысль. – Я пережила налет и безжизненных, а теперь погибаю у себя в комнате?»
Она отчаянно боролась в надежде, что кто-нибудь услышит и придет. Но никто не пришел. По крайней мере, пока она оставалась в сознании.
34
Наблюдая за спешащей прочь юной королевой, Жаворонок почему-то почувствовал себя виноватым. «Как нетипично для меня», – подумал он, отпивая вино. После винограда оно показалось кисловатым.
Возможно, кислый привкус объяснялся чем-то другим. Жаворонок разглагольствовал с Сири о смерти Бога-короля в своей обычной развязной манере. По его мнению, правду следовало говорить откровенно и по возможности весело.
Но он не ждал от королевы слез. Кем был для нее Бог-король? Ее прислали в качестве его невесты – вероятно, вопреки ее воле. Тем не менее она со скорбью восприняла перспективу его смерти. Жаворонок провожал ее оценивающим взглядом.
Столь юная, вся в золоте и голубом. «Юная? – прикинул он. – Она же прожила дольше меня».
В нем кое-что сохранилось от прошлой жизни – например, восприятие своего возраста. Он не чувствовал себя пятилетним. Он был намного старше. В такие годы можно и придержать язык, распространяясь о превращении молодых женщин во вдов. Могла ли девчонка и вправду испытывать некие чувства к Богу-королю?
Она провела в городе всего пару месяцев, и Жаворонок представлял, опираясь на слухи, каково ей живется. Ее заставляли выполнять супружеские обязанности по отношению к мужчине, с которым она не могла говорить и которого знать не знала. В этом человеке воплощалось все, что ее культура считала нечестивым. И Жаворонку осталось предположить одно: ее тревожила собственная судьба в случае, если супруг покончит с собой. Естественное беспокойство. С потерей мужа королева в значительной мере утратит важность.
Кивнув себе, Жаворонок глянул вниз на споривших жрецов. Те, разобравшись с канализацией и патрулями, перешли к другим темам. «Мы должны готовиться к войне, – твердил один. – Последние события наглядно показывают, что мы не можем спокойно сосуществовать с идрийцами. Никаких гарантий мира и безопасности нет. Конфликт вспыхнет независимо от нашего желания».
Жаворонок слушал, постукивая пальцем по подлокотнику кресла.
«Пять лет я не имел никакого веса, – размышлял он. – У меня не было права голоса на важных заседаниях совета, я лишь хранил коды доступа к дивизии безжизненных. Я снискал божественную репутацию бесполезного существа».
Риторика внизу стала еще враждебнее, чем на предыдущих собраниях. Но его встревожило не это. Проблемой был жрец, призывавший к войне. Нанровах, первосвященник Кремня Благородного. В обычном случае Жаворонок не потрудился бы внимать. Но Нанровах неизменно считался ярым противником войны.
Что же толкнуло его передумать?
Вскоре к ложе подошла Рдянка. К ее прибытию у Жаворонка восстановился вкус к вину, и он сосредоточенно его потягивал. Голоса против войны звучали тихо и редко.
Рдянка присела рядом – шорох ткани, запах духов. Жаворонок на нее не взглянул.
– Как ты добралась до Нанроваха? – наконец спросил он.
– Никак, – сказала Рдянка. – Я не знаю, почему он сменил позицию. Плохо, что он переметнулся так быстро, – это выглядит подозрительно и наводит на мысль, что я им помыкаю. Но так или иначе я приму поддержку.
– Тебе настолько хочется войны?
– Мне хочется, чтобы наш народ осознал угрозу, – ответила Рдянка. – По-твоему, я жажду, чтобы она началась? Стремлюсь посылать наших умирать и убивать?
Жаворонок всмотрелся в нее, оценивая искренность. У нее были такие прекрасные глаза. Мало кто это замечал при том, как она выставляла все прочие стати.
– Нет, – сказал он. – Я не думаю, что ты хочешь войны.
Она отрывисто кивнула. Ее платье было, как всегда, облегающим и коротким, но сегодня с особо открытым верхом. Груди – приподняты и выпячены, чтобы бросаться в глаза. Жаворонок отвернулся.
– Тоска сегодня с тобой, – заметила Рдянка.
– Я растерян.
– Надо радоваться, – возразила она. – Духовенство почти договорилось. Скоро на главной ассамблее богов прозвучит призыв к атаке.
Жаворонок кивнул. Главную ассамблею богов созывали только в важнейших случаях. На ней право голоса имел каждый. Если проголосуют за войну, то богов, владеющих кодами для безжизненных, – того же Жаворонка – призовут к командованию войсками.
– Ты изменила команды для десяти тысяч Утешителя? – спросил он.
Она кивнула:
– Теперь они мои, как и безжизненные Милосердной.
«Цвета, – подумал он. – Отныне мы вдвоем повелеваем тремя четвертями войск королевства. Во имя Радужных тонов – куда я лезу?»
