38
Жаворонок сидел на краю постели, уставившись в пол. Он тяжело дышал, его лоб густо покрылся потом.
Лларимар бросил взгляд на младшего писца, который опустил перо. Слуги сгрудились у стен опочивальни. По требованию Жаворонка они разбудили его необычно рано.
– Ваша милость? – позвал Лларимар.
«Чепуха, – подумал Жаворонок. – Мне снится война, потому что я о ней размышляю. Это никакое не пророчество и возникает не потому, что я бог».
Сон был предельно реален. Сам Жаворонок стоял безоружным на поле брани. Вокруг него гибли солдаты. Товарищ за товарищем. Он близко знал каждого.
«Война с Идрисом не была бы такой. Воевать пришлось бы безжизненным».
Он не хотел признать, что во сне его друзья не носили красочных одежд. Он смотрел глазами не халландренского, а идрийского солдата. Возможно, как раз поэтому случилась такая бойня.
«Идрийцы нам угрожают. Мятежные отщепенцы держат второй престол в границах Халландрена. Их нужно разгромить».
«Они этого заслуживают».
– Ваша милость, что вы увидели? – снова спросил Лларимар.
Жаворонок прикрыл глаза. Его посетили и другие видения. Повторяющиеся. Пылающая красным пантера. Буря. Юное женское лицо, поглощаемое тьмой. Пожираемое заживо.
– Я видел Рдянку, – ответил Жаворонок, рассказывая лишь заключительную часть сна. – С красным горящим лицом. Видел тебя, ты спал. И еще – Бога-короля.
– Бога-короля? – взволнованно повторил Лларимар.
Жаворонок кивнул:
– Он плакал.
Писец записал видения. Лларимар в кои-то веки не стал допытываться дальше. Жаворонок встал, усилием воли изгоняя из мыслей образы. Но он не мог игнорировать слабость в теле. Наступил день его трапезы, и ему предстояло вобрать дох или умереть.
– Мне понадобятся вазы, – сказал Жаворонок. – Две дюжины, для каждого божества, расписанные в их цвета.
Лларимар отдал распоряжение, даже не спросив, зачем это нужно.
– И камешки, – добавил Жаворонок, пока слуги его одевали. – Много.
Лларимар кивнул. Будучи одет, бог повернулся к выходу. В очередной раз готовый насытиться детской душой.
* * *
Жаворонок бросил камешек в вазу. Та отозвалась слабым звоном.
– Отлично, ваша милость, – похвалил Лларимар, стоявший рядом у кресла.
– Ничего особенного, – отозвался он, бросая второй камешек.
Снаряд немного не долетел до цели, и слуга, метнувшись вперед, положил его в соответствующий сосуд.
– Похоже, я в форме, – заметил Жаворонок. – Каждый раз успеваю.
После свежего доха ему стало намного лучше.
– В самом деле, ваша милость, – согласился Лларимар. – По-моему, к нам идет ее милость богиня Рдянка.
– Хорошо, – отозвался Жаворонок, бросая очередной камешек. На сей раз он попал. Конечно, вазы стояли всего в нескольких шагах от его кресла. – Блесну мастерством в метании камешков.
Он расположился на лужайке, продуваемой прохладным ветерком. Его шатер установили аккурат во дворовых воротах. Ему была видна стена, не позволявшая взглянуть на город. С такой помехой зрелище получалось весьма удручающим.
«Уж если держат нас взаперти, могли бы хоть оказать любезность и обеспечить красивую панораму», – подумал он.
– Во имя Радужных тонов – что ты делаешь?
Жаворонку не понадобилось смотреть – он и так знал, что Рдянка стоит рядом, уперев руки в бока. Он метнул камешек.
– Знаешь, – сказал он, – меня всегда удивляла одна вещь. Когда мы произносим подобные слова, непременно поминаем цвета. Почему не воспользоваться нашими именами? Мы же считаемся богами.
– Большинство богов не любит, когда в призывах и клятвах поминают их имена, – ответила Рдянка, садясь подле него.
– По мне, так они слишком напыщенные, – заметил Жаворонок, метнув камешек. Промахнулся, и в вазу его положил слуга. – Лично мне бы такие клятвы польстили. Жаворонок Отважный! Или – клянусь Жаворонком Отважным! По-моему, чуть трудно выговорить. Наверно, можно сократить до Жаворонка!
– Клянусь, ты с каждым днем все более странный, – сказала она.
– Вообще-то, нет, – возразил он. – В этом конкретном утверждении ты вовсе не клянешься. Если только не предлагаешь нам клясться личными местоимениями. «Ты!» Тогда получится: «Во имя тебя – что ты делаешь?»
Она буркнула невнятное.
Он взглянул на нее:
– Пока я твоего недовольства ничем не заслуживаю. Я еще только начал. Тебя должно раздражать что-то другое.
– Всематерь, – ответила она.
– Что, так и не отдает тебе команды?
– Теперь отказывается даже разговаривать со мной.
Жаворонок бросил камешек в вазу.
– Ах, если бы Всематерь знала, сколь освежающе действует раздражение, которого она себя лишает, отказываясь от общения!
– Я никому не докучаю! – вспылила Рдянка. – Я правда была с нею довольно обходительна.
– Тогда подозреваю, что загвоздка в тебе, – сказал Жаворонок. – Мы боги, моя милая, и быстро устаем от нашего бессмертного бытия. В эмоциях, понятно, мы ищем крайностей – не важно, приятных или нет. В определенном смысле значение имеет лишь абсолютная величина эмоции, а не ее положительный или отрицательный заряд.
Рдянка не ответила. Замолчал и Жаворонок.
– Жаворонок, дорогой, – сказала она наконец. – Во имя тебя – что это значило?
– Я точно не знаю. Само вырвалось. Впрочем, я могу представить смысл умозрительно. С цифрами.
– Ты здоров? – спросила она с искренним беспокойством.
В его сознании ожили картины боев. Лучший друг – человек, которого он не знал, – умирал, пораженный в грудь мечом.
– Не уверен, – ответил Жаворонок. – В последнее время мне многое странно.
Рдянка помолчала.
– Хочешь, вернемся ко мне во дворец и пошалим? Мне от этого всегда бывает лучше.
Улыбнувшись, он бросил камешек.
– Ты, милая, неисправима.
– Я же богиня страсти, ради тебя святого, – напомнила она. – Мне надо играть свою роль.
– В последний раз, когда я справлялся, ты была богиней честности.
– Честности и откровенных эмоций, мой дорогой, – проворковала Рдянка. – И позволь мне заметить, что страсть – одно из самых искренних чувств. Ладно, давай о тебе – что ты делаешь с этими дурацкими камешками?
– Считаю, – ответил он.
