Вашер взялся за жилет.
– Твой дох… – начал он, пытаясь извлечь запас для контратаки, но сразу трое перехватили его руку и отвели в сторону.
В считаные секунды он оказался опутан пробужденной веревкой. Плащ еще бился с троицей, которая порывалась его изрезать, но самого Вашера прижали к полу.
Из комнаты слева кто-то вышел.
– Дент, – сплюнул Вашер, извиваясь.
– Мой дорогой друг! – отозвался Дент, кивнув подручному, известному как Тонк Фах. Тот направился к покоям королевы. – Очень рад тебя видеть.
Вашер сплюнул еще раз.
– Красноречив, как всегда, – вздохнул Дент. – Знаешь, чем ты хорош, Вашер? Основательностью. Предсказуемостью. В своем роде я тоже, пожалуй, таков. Согласись, что трудно прожить так долго, как мы, и не выработать привычек?
Вашер не ответил, лишь попытался крикнуть, когда ему затыкали рот. Он удовлетворенно отметил, что для его захвата понадобилась дюжина человек.
Дент оглядел павших воинов.
– Наемники, – сказал он. – Риск не бывает чрезмерным, если хорошо заплатить. – В глазах у него плясали чертики. Но вот он склонился к Вашеру, и вся игривость улетучилась. – А платой для меня всегда был ты, Вашер. Я у тебя в долгу. За все хорошее, начиная еще с Шашары. Мы караулили тебя во дворце две недели кряду, зная, что славная принцесса Вивенна в конце концов отправит тебя спасать сестру.
Тонк Фах вернулся со свертком. В одеяло был завернут Ночной Хищник.
Дент осмотрел его и скривился.
– Выбрось это где-нибудь подальше.
– Не знаю, Дент, – ответил Тонк Фах. – По мне, так лучше оставить его при себе. Он может здорово пригодиться…
В его глазах зародилась страсть, желание обнажить меч и воспользоваться им. Уничтожить зло. Уничтожать без разбора.
Дент выпрямился и вырвал у него сверток. Затем отвесил Тонку Фаху затрещину.
– Уй! – охнул тот.
Дент закатил глаза:
– Хватит выть, я спас тебе жизнь. Иди и проверь, как там королева, а потом прибери здесь. О мече я сам позабочусь.
– Ты превращаешься в редкую сволочь, когда рядом Вашер, – буркнул Тонк Фах и побрел прочь.
Дент понадежнее завернул Ночного Хищника; Вашер следил за ним, надеясь заметить в глазах вожделение. Увы, Дент слишком крепок, чтобы поддаться мечу. Он был знаком с ним едва ли не столько же, сколько сам Вашер.
– Унесите его пробужденные шмотки, – приказал Дент подручным перед тем, как уйти. – А самого подвесьте вон в той комнате. Нам предстоит долгий разговор о том, что он сделал с моей сестрой.
52
Жаворонок сидел у себя в покоях, окруженный роскошью и с чашей вина в руке. Час был очень поздний, но слуги входили и выходили, складируя мебель, картины, вазы и небольшие статуи. Все движимое имущество.
Богатства лежали грудой. Жаворонок развалился на кушетке, не обращая внимания на пустые тарелки и разбитые чаши, которые не позволил унести.
Вошли двое слуг. Они внесли красный с позолотой лежак. Поставили его у дальней стены, чуть не свалив штабель из ковров. Жаворонок дождался их ухода и допил вино. Он уронил пустую чашу подле других и протянул руку за новой. Слуга, как обычно, подал ее.
Он не был пьян. Не мог напиться.
– Что-то происходит. Ты замечаешь? – спросил Жаворонок. – Словно картина, из которой ты видишь всего уголок, как бы ни щурился и ни всматривался?
– Каждый день, ваша милость, – ответил Лларимар.
Он сидел на стуле возле кушетки Жаворонка. Как всегда, он хладнокровно следил за событиями, хотя Жаворонок уловил его неодобрение, когда очередная группа слуг сложила в углу несколько мраморных статуэток.
– И как же ты с этим справляешься?
– Я верю, ваша милость, что кому-то все ясно.
– Надеюсь, не мне, – заметил Жаворонок.
– Вы часть происходящего. Но оно гораздо больше вас.
Жаворонок нахмурился, глядя, как прибывают новые слуги. Вскоре помещение забьется добром, и никто не сможет ни войти, ни выйти.
– Признай, это странно, – махнул Жаворонок рукой в сторону груды картин. – Они теряют всю прелесть, когда свалены. В таком виде это лишь хлам.
Лларимар вскинул бровь:
– Ценность чего-либо определяется отношением, ваша милость. Если вы считаете эти вещи мусором, значит так оно и есть, и не важно, сколько другие готовы за них заплатить.
– В твоих словах таится некое нравоучение. Я не ошибся?
– Я в первую очередь жрец, – пожал плечами Лларимар. – Мы склонны к проповедям.
Фыркнув, Жаворонок махнул слугам.
– Достаточно, – сказал он. – Можете быть свободны.
Слуги, уже потерявшие надежду, мгновенно вымелись вон. Жаворонок и Лларимар остались одни средь залежей добра, которое собирали по всему дворцу и складировали здесь, в одной-единственной комнате.
Лларимар обвел их взглядом:
– Итак, зачем вам это понадобилось, ваша милость?
– Это мой вес, – ответил Жаворонок, отпив вина. – То, что я значу для людей. Они отдают мне свои богатства. Жертвуют дохами, чтобы я выжил. Подозреваю, многие даже умрут за меня.
Лларимар молча кивнул.
– И все, чего от меня хотят сейчас, – решить их судьбу. Воевать или сохранить мир? Что, по-твоему, правильно?
– Я не могу ратовать ни за то ни за другое, ваша милость, – сказал Лларимар. – Легко сидеть на месте и принципиально клеймить войну. Да, она ужасна. И тем не менее кажется, что все великие свершения не обошлись без прискорбных военных действий. Даже Панвойну, принесшую столько горя, можно считать первопричиной нынешнего господства Халландрена на территории вокруг Внутреннего моря.
Жаворонок согласился.
– Но нападать на братьев? – продолжил Лларимар. – Невзирая на провокации, я волей-неволей считаю, что это слишком. Сколько смертей и страданий готовы мы причинить, доказывая одно – мол, нас не запугаешь?
– И что бы ты выбрал?
– Мне, к счастью, не приходится выбирать.
– А если бы заставили? – спросил Жаворонок.
Лларимар немного подумал. Затем осторожно снял митру, обнажив голову с прилипшими от пота редеющими черными волосами. Он отложил церемониальный убор в сторону.
– Дорогой Жаворонок, я обращаюсь к вам не как жрец, а как друг, – произнес он тихо. – Жрец не вправе влиять на божество, ибо боится исказить будущее.
Жаворонок кивнул.
– И как другу, – сказал Лларимар, – мне действительно трудно решить, что делать. Я не участвовал в дебатах.
