С другой стороны двери кто-то приблизился – об этом ее предупредили биохроматические чувства. Она положила ладонь Парлину на плечо, готовая задать стрекача.
Дент открыл сломанную дверь настежь, высунулся.
– О, – сказал он. – Это вы.
– Что стряслось? – спросила она. – На вас напали?
Дент глянул на створку и усмехнулся.
– Не, – ответил он, толкнул дверь сильнее и махнул: – Заходите.
Сквозь раскуроченный вход Вивенна увидела, что мебель разрублена, в стенах – дыры, а картины рассечены и разломаны. Дент побрел внутрь, пиная подушечную набивку и пробираясь к лестнице. Несколько ступеней разрушились.
Он оглянулся, отмечая ее смятение.
– Ведь мы же сказали, принцесса, что обыщем дом. Решили, что это будет полезное дело.
* * *
Вивенна села крайне осторожно, готовая к тому, что кресло развалится. Тонк Фах и Дент провели обыск исключительно добросовестно, – похоже, они разломали в доме все деревянное, включая ножки стульев. К счастью, ее кресло благоразумно укрепили, и оно выдержало нагрузку.
Письменный стол Лемекса разнесли в щепки. Ящики выдернули, и за ними открылась фальшивая задняя стенка с пустым потайным отделением. На столешнице лежали пачки бумаг и несколько мешков.
– Это все, – сообщил Дент, снова приваливаясь к косяку.
Тонк Фах разлегся на сломанной кушетке, где отовсюду уродливо торчала набивка.
– Неужели пришлось так много переломать? – спросила Вивенна.
– Для надежности, – пожал плечами Дент. – Вы удивились бы, знай, где прячут добро.
– Внутри входной двери? – бесстрастно осведомилась Вивенна.
– Вот вы бы туда заглянули?
– Конечно нет.
– Тогда она мне видится отличным тайником. Мы простучали ее и заподозрили, что внутри полость. Оказалось, это лишь фрагмент из другой древесины, но важно было проверить.
– Народ чертовски умнеет, когда приходится прятать что-то серьезное, – с зевком заметил Тонк Фах.
– Знаете, чего я больше всего не терплю в наемничестве? – поднял руку Дент.
Вивенна вскинула бровь.
– Занозы, – ответил он, поиграв красными пальцами.
– За них никакой надбавки, – добавил Тонк Фах.
– Ох, теперь вы просто валяете дурака, – сказала Вивенна, роясь в вещах на столе.
Одна сумка призывно звякнула. Вивенна развязала шнурок и распахнула ее.
Внутри блестело золото. Много.
– Там чуть больше пяти тысяч марок, – лениво сообщил Дент. – Лемекс рассовал их по всему дому. Один нашелся в перекладине ножки вашего кресла.
– Стало проще, когда мы отыскали бумаги, в которых он записал, куда все попрятал, – заметил Тонк Фах.
– Пять тысяч марок? – переспросила Вивенна, чувствуя, как волосы светлеют от потрясения.
– Похоже, что старый Лемекс сделал маленькую заначку, – хохотнул Дент. – Это плюс число его дохов… должно быть, он выдоил из Идриса даже больше, чем я предполагал.
Вивенна таращилась на мешок. Потом подняла взгляд на Дента:
– Вы… отдаете это мне. Могли бы забрать и потратить!
– Вообще-то, мы так и сделали, – сказал Дент. – Утянули примерно десятку на завтрак. Мы ведь должны были находиться здесь постоянно.
Вивенна встретилась с ним взглядом.
– Ну что, Тонк, я об этом и говорю, а? – заметил Дент, посмотрев на громилу. – Будь я, допустим, лакеем, разве она взирала бы на меня так? Лишь потому, что не забрал деньги и не смылся? Почему все ждут, что наемники их ограбят?
Тонк Фах хрюкнул, вытянувшись опять.
– Просмотрите эти бумаги, принцесса, – посоветовал Дент, пнув кушетку Тонка Фаха и кивнув на дверь. – Мы подождем внизу.
Вивенна проводила их взглядом. Тонк Фах заворчал, вставая, к его спине прилипли клочья набивки. Они протопали вниз по лестнице, и вскоре донесся звон посуды. Очевидно, они послали за едой уличного мальчишку из местного ресторана – такие время от времени проходили мимо и зычно предлагал доставку на дом.
Вивенна не шелохнулась. Она все хуже понимала цель своего пребывания в городе. Но у нее были Дент и Тонк Фах – удивительно, но она все сильнее привязывалась к ним. Много ли солдат из отцовского войска – все сплошь хорошие люди – удержались бы от бегства с пятью тысячами марок? Эти наемники были не такими заурядными, какими хотели предстать.
Она занялась лежавшими на столе книгами, письмами и бумагами.
* * *
Спустя несколько часов Вивенна все еще сидела при свете одинокой свечи, с которой на расколотый угол стола капал воск. Она давно закончила чтение. У двери стояла нетронутая тарелка с едой, чуть раньше принесенная Парлином.
Развернутые письма покоились перед ней. Понадобилось время, чтобы привести их в порядок. Большинство было написано знакомым отцовским почерком. Не рукой его писца. Отцом собственноручно. Это стало для нее первым знаком. Сам он писал лишь глубоко личные или самые секретные послания.
Вивенна держала волосы под контролем. Она сосредоточенно вдыхала и выдыхала. Она не смотрела в темное окно на огни города, который, верно, уже уснул. Просто сидела.
В оцепенении.
Стопку увенчивало последнее перед кончиной Лемекса письмо. Оно пришло всего несколько недель назад.
«Друг мой, – было начертано отцовской рукой, – наши беседы встревожили меня больше, чем я хочу признать. Я долго говорил с Ярдой. Мы не видим решения.
Война подступает. Теперь это ясно всем. Все более энергичные споры при Дворе богов указывают на тревожную тенденцию. Деньги, посланные нами тебе, чтобы ты приобрел достаточно дохов для посещения этих сборищ, – я в жизни не тратился так удачно.
Все признаки указывают на неизбежность вторжения в наши горы халландренских безжизненных. Поэтому я поручаю тебе действовать, как мы условились. Нам сильно помогут беспорядки, которые ты устроишь в городе, любые отсрочки. Запрошенные тобой дополнительные средства должны уже прибыть.
Друг мой, я вынужден признать мою слабость. Я никогда бы не смог отправить Вивенну заложницей в драконье гнездо – то есть убить ее, – я не в силах это сделать. Даже притом, что считаю сей шаг лучшим выходом для Идриса.
Я пока не уверен, как поступлю. Я не расстанусь с ней, потому что слишком люблю. Однако нарушение договора еще вернее навлечет на мой народ гнев Халландрена. Боюсь, что в ближайшие дни мне предстоит принять очень нелегкое решение.
Но в этом суть королевского долга.
До связи.
Деделин, твой господин и товарищ».
Вивенна отвернулась от письма. В комнате было слишком тихо. Ей хотелось орать на письмо и отца, который сейчас так далеко. И все же она не могла сорваться. Ее воспитали в лучших традициях. Истерики – бессмысленная вычурность.
