Он посмотрел на нее:
– Да. Кроме, пожалуй, этого вопроса.
Она закатила глаза.
Дент оперся о перила.
– Про мою прошлую веру, – сказал он. – Я не знаю, был ли в ней смысл и будете ли вы вообще слушать, если я расскажу.
– Вы утверждаете, что ищете денег, – ответила она. – Но это не так. Я видела записи Лемекса. Он платил вам не так уж много. Гораздо меньше, чем я предполагала. А вы, если бы захотели, могли бы ограбить карету того жреца и забрать деньги. Сделать это было вдвое легче, чем вынести соль.
Он не ответил.
– Я не могу вычислить ни королевства, ни короля, которым бы вы служили, – продолжила Вивенна. – Вы больше мечник, чем телохранитель, – подозреваю, что чуть ли не самый лучший, раз так легко демонстрируете мастерство бандитского вожака. Подайтесь вы в спортивное фехтование, обрели бы славу, учеников и награды. Вы заявляете, что подчиняетесь своим нанимателям, но чаще отдаете приказы, чем выполняете, – да весь наем, наверное, только ширма, поскольку деньги вас не заботят.
Она выдержала паузу.
– По сути, – сказала Вивенна, – я видела искорку в ваших глазах только раз, когда речь зашла о том человеке, Вашере.
Едва она назвала это имя, Дент напрягся.
– Кто вы? – спросила она.
С суровым взглядом Дент повернулся к ней, в очередной раз показывая, что весельчак, которого он являл миру, – маска. Фарс. Мягкая оболочка с камнем внутри.
– Я наемник, – ответил он.
– Ладно, тогда кем вы были?
– Вы этого не узнаете, – сказал он.
И, тяжело ступая, удалился, оставив ее одну на темном деревянном балконе.
26
Проснувшись, Жаворонок немедленно выбрался из постели. Он встал, потянулся и улыбнулся.
– Замечательный денек, – сказал он.
Слуги неуверенно стояли по углам, наблюдая.
– В чем дело? – осведомился Жаворонок, простирая руки. – Давайте одеваться.
Те бросились вперед. Вскоре после этого вошел Лларимар. Жаворонок часто удивлялся, как рано жрец встает, ибо каждое утро, стоило Жаворонку подняться, Лларимар уже топтался рядом.
Лларимар смотрел на него не без удивления.
– Сегодня вы ранняя пташка, ваша милость.
Он пожал плечами:
– Я почувствовал, что пора вставать.
– На целый час раньше обычного.
Жаворонок призадумался, пока слуги шнуровали его одежды.
– Серьезно?
– Да, ваша милость.
– Чушь какая-то, – сказал Жаворонок и кивнул слугам, когда те отступили, одев его.
– Тогда перейдем к вашим снам? – спросил Лларимар.
Жаворонок помедлил, в голове вспыхнул образ. Ливень. Буря. Шторм. И ярко-красная пантера.
– Не, – отказался Жаворонок, направляясь к выходу.
– Ваша милость…
– О снах поговорим в другой раз, Шныра, – сказал Жаворонок. – У нас есть дела поважнее.
– Дела поважнее?
Жаворонок улыбнулся, дошел до двери и обернулся.
– Я хочу вернуться во дворец Милосердной.
– Зачем, помилуйте?
– Не знаю! – радостно ответил он.
Лларимар вздохнул:
– Отлично, ваша милость. Но, может быть, сначала хоть посмотрим картины? Они от людей, хорошо заплативших за ваше мнение. Некоторых просто распирает от нетерпения – так хотят услышать, что вы думаете об их шедеврах.
– Ладно, – согласился Жаворонок. – Но покончим с этим быстрее.
* * *
Жаворонок всмотрелся в картину.
Красное на красном; оттенки столь тонкие, что живописец, должно быть, достиг как минимум первого повышения. Свирепые, ужасные багровые тона, набегающие друг на дружку волнами, которые только смутно напоминали людей, но этим передавали бой лучше, чем всякое реалистичное и подробное изображение.
Хаос. Кровавые раны на таких же мундирах поверх окровавленной кожи. Как много насилия в красном! Его собственном цвете. Он ощутил себя на картине – почувствовал, как его затягивает в водоворот сражения, дезориентирует, потрясает.
Волны мужчин указывали на одну фигуру в центре. Женщину, небрежно выписанную парой кривых мазков. И все же вышло очевидное. Она стояла высоко и с воздетой рукой, на гребне всесокрушающей волны солдат – откинув голову, уловленная на пике движения.
Держа черный, подобно ночи, меч, из-за которого темнело красное небо вокруг.
– Битва при Сумеречном водопаде, – тихо произнес Лларимар, стоявший рядом в белом коридоре. – Последнее сражение Панвойны.
Жаворонок кивнул. Откуда-то он это знал. Лица многих солдат подернула серая дымка. Это были безжизненные. Панвойна стала первым конфликтом, где их в больших количествах использовали на поле боя.
– Я знаю, что вы не жалуете военных сцен, – сказал Лларимар. – Но…
– Эта мне нравится, – перебил жреца Жаворонок. – Очень нравится.
Лларимар затих.
Жаворонок изучал картину с ее водопадами красного, выписанными так тонко, что они передавали ощущение, а не просто образ войны.
– Возможно, это лучшее, что проходило через мою галерею.
Священники, стоявшие у противоположной стены, принялись яростно записывать. Озабоченный Лларимар только смотрел на него.
– Что такое? – спросил Жаворонок.
– Пустяки, ничего, – ответил тот.
– Шныра… – настойчиво повторил Жаворонок, сверля его взглядом.
Жрец вздохнул:
– Я не могу высказываться, ваша милость. Я не вправе влиять на ваше впечатление от картин.
– А ведь в последнее время многие боги благосклонно отзывались о батальной живописи, – заметил Жаворонок, возвращаясь к прежней теме.
Лларимар не ответил.
– Наверное, в этом нет ничего особенного, – сказал Жаворонок. – Думаю, это лишь реакция на придворные споры.
– Вероятно, – кивнул Лларимар.
Жаворонок умолк. Он знал, что для Лларимара это вовсе не «пустяки». По его мнению, Жаворонок не просто отзывался о картинах, а предсказывал будущее. Что за пророчество в том, что ему понравилось столь красочное, брутальное изображение войны? Была ли то реакция на сон? Но минувшей ночью ему не снилась война. Наконец-то. Правда, приснился шторм, но это другое дело.
«Мне следовало помалкивать», – подумал он. И все же оценка картин была единственным важным делом, которым он занимался.
