В результате гитлеровская тирания была признана хуже сталинской. Повесть о войне как о триумфе над угнетателями стала выборочной, выделяя главного врага и скрывая вину и недостатки недавних друзей. Многие в Центральной и Восточной Европе были бы рады не иметь ничего общего с этой историей триумфа демократии, учитывая цену, которая в последующие десятилетия была заплачена оказавшимися не с той стороны черты. Тем не менее Западная Европа защищала свою историю, подчеркивая успехи и замалчивая ошибки и решения, которые составляли реальную политику.
Символично, что Европейскому Союзу присудили Нобелевскую премию мира в 2012 году: как чудесно, что Европа, ответственная за практически непрерывные военные столкновения, не только на своем континенте, но и по всему миру на протяжении веков, смогла удержаться от конфликта несколько десятилетий.
В поздней античности эквивалентом могло бы быть присуждение премии Риму через век после его разграбления готами или, возможно, крестоносцам после потери Акры за смягчение антиисламской риторики в христианском мире. Молчание пушек, однако, было вызвано скорее тем обстоятельством, что драться было больше не за что, чем прозорливостью когорты предположительно блестящих миротворцев в конце XX – начале XXI века или громоздкой организации европейских государств, чьи счета годами не утверждают ее же аудиторы.
Новый мир начал рождаться в 1914 году, когда солнце над Западной Европой склонилось к закату. Процесс ускорился благодаря потерям 1939–1945 годов и продолжился после того, как они закончились. Теперь вопрос заключался в том, кто будет контролировать громадные сети Евразии. Были причины как следует подумать об этом, ибо оказалось, что плодородная земля, золотые пески сердца мира и воды Каспийского моря скрывают больше, чем видит глаз.
21. Путь холодной войны
Еще до окончания Второй мировой войны развернулась борьба за контроль над Сердцем Азии. В громко звучащем трехстороннем договоре, подписанном в январе 1942 года, Британия и Советский Союз торжественно обязались «хранить иранский народ от нужды и лишений, возникших в результате этой войны», и обеспечивать его достаточным количеством еды и одежды. В действительности, когда настало время исполнять договор, оказалось, что дело отнюдь не в безопасности Ирана, а в управлении его инфраструктурой: договор, между прочим, предполагал, что Британия и Советский Союз могут использовать дороги, реки, трубопроводы, аэродромы и телеграфную сеть страны, как им заблагорассудится
[1652]. Это не оккупация, подчеркивал договор, а рука помощи союзнику. Прекрасные слова, но довольно хитрые.
Предполагалось, что договор предназначен для предотвращения германской экспансии в Иран и обеспечения возможности транспортировки ресурсов, и это свидетельствовало о том, что у британцев явно есть долгосрочные планы. Американский посол в Тегеране Луис Дж. Дрейфус, например, регулярно телеграфировал в Вашингтон, комментируя все более агрессивные требования к шаху и объяснения насчет работы пятой колонны против британских интересов в Иране. «Я убежден, – писал он в августе 1941 года, – что британцы используют ситуацию как предлог для настоящей оккупации Ирана и заведомо сгущают краски в связи с текущей ситуацией»
[1653].
Цель построения и укрепления британских позиций в Иране не стала достижимее от того, каким образом их чиновники и солдаты обращались с местным населением. За целое десятилетие до войны один журналист выступил с вялой критикой поведения британцев, заявляя, что они относятся к иранцам так же плохо, «как Ост-Индская компания к индусам 200 лет назад»
[1654]. Враждебность возросла, когда британские офицеры настояли, чтобы иранские офицеры салютовали своим зарубежным коллегам при встрече, причем отвечать им было необязательно. Широко распространялись жалобы, что британцы ведут себя, как «сахибы, белые господа, и относятся к иранцам, как к порабощенному народу». Это создавало яркий контраст с советскими офицерами, которые были сдержанны, редко покидали расположение и не требовали салютов – во всяком случае, если верить одному из офицеров германской разведки, базировавшейся в этой области
[1655].
Взгляды сэра Ридера Балларда, британского посланника, в это непростое время были типичны. Дефицит продовольствия и инфляция, сопровождавшие вторую половину войны, не были связаны с неудачами оккупационных сил или с логистическими трудностями прокладки персидского коридора, принимавшего оружие и другие грузы с залива для отправки на север. Вина, как писал Баллард, лежит на самих иранцах: «Нынешний перс получает двойное удовольствие от воровства, взвинчивания цен во время голода и так далее, а винит он во всем британцев»
[1656]. Отметив свое «невысокое мнение» об иранцах, он легкомысленно добавил к одному из своих отчетов в Лондон, что «большая часть персов, конечно, будут мясными мухами в следующем перерождении»
[1657]. Депеши вроде этой привлекли внимание Уинстона Черчилля. «Каким бы естественным ни было презрение сэра Ридера Балларда ко всем персам, – написал премьер-министр, – оно губительно для нашей деятельности и наших интересов»
[1658].
Еще хуже становилось из-за того, что глубоко въевшееся ощущение главенства и превосходства противоречило реалиям ситуации, ставилось ясно, что доминантная позиция британцев под угрозой. Безобразные сцены начались в Тегеране в 1944 году, когда русские обнаружили, что ведутся переговоры о передаче концессии на Северный Иран американскому консорциуму производителей горючего. Масло в огонь подливала партия «Тудех», боевая группа левых радикалов, чьи идеи реформ, перераспределения богатств и модернизации получали поддержку из Москвы. Заинтересованность Советского Союза в срыве переговоров проявилась в том, что на пике напряжения русские солдаты вышли на улицы вместе с тысячами демонстрантов, якобы для защиты протестующих.
