1960-е годы стали временем постоянного расширения зон влияния сверхдержав и не только в Средней Азии. В начале 1960-х годов поддержка Советским Союзом революционной Кубы, включавшая в себя запланированное размещение на острове ядерных боеголовок, чуть не привела к войне. После опасных маневров в море советские корабли, в конце концов, отошли от нее, сумев преодолеть периметр, выстроенный судами флота США. Противостояние, которое разгорелось на Дальнем Востоке и на Корейском полуострове в конце Второй мировой, возобновилось, на этот раз во Вьетнаме, впоследствии распространившись на Камбоджу и Лаос, где США были втянуты в безобразную и дорогостоящую войну, которая казалась многим американцам битвой между силами свободного мира и тоталитарного коммунизма. Эти пылкие взгляды значительной части пехотинцев разделялись далеко не всеми, и растущее разочарование Вьетнамом стало отправной точкой для развития контркультурного движения.
По мере того как ситуация в Юго-Восточной Азии ухудшалась, Москва взбудораженно искала преимущества в растущем разочаровании США, таком сильном, что аятолла Хомейни заявил в 1964 году: «Пусть американский президент знает, что в глазах иранского народа он самый отвратительный представитель человеческой расы»
[1809]. Это разочарование не ограничивалось лидерами оппозиции, священнослужителями и ораторами. Президент соседнего Ирака с готовностью обозвал британских и американских нефтяников кровососами в то время, как основные багдадские газеты описывали Запад как «империалистический», «сионистский» или даже «империалистически-сионистский»
[1810].
Несмотря на враждебность этих заявлений и плодородную почву, на которую они упали, отношение к Западу было не абсолютно отрицательным. На самом деле дело было не в том, чтобы заклеймить Соединенные Штаты и в меньшей степени Британию за вмешательство в дела государств к востоку от Средиземного моря и за наполнение карманов коррумпированных элит. Скорее, риторика маскировала императивы новой реальности, в которой регион, остававшийся периферийным на протяжении нескольких столетий, вновь обретал значимость благодаря природным ресурсам, множеству покупателей, желающих за них платить, и растущему спросу. Это подпитывало амбиции, и, в частности, требование не ограничиваться внешними интересами и влиянием. Ирония была в том, что теперь появилось новое поле битвы, где сверхдержавы боролись за положение в рамках новой Большой Игры, ища преимущества в слабостях друг друга.
Ирак, Сирия и Афганистан были рады получать дешевые займы на покупку советского оружия, а также компетентных советников и инженеров, присланных из Москвы, чтобы строить базы, которые должны были пригодиться при реализации расширяющихся стратегических амбиций. В их число входил морской порт в Умм-Касре на Персидском заливе, а также шесть военных аэродромов в Ираке, которые, как быстро дошло до разведки США, могли быть использованы «для поддержки советского флота в Индийском океане»
[1811].
Это было частью попытки Москвы построить собственные связи, союзы, чтобы противопоставить их американским. Таким образом, неудивительно, что советская политика была идентична той, которую проводил Вашингтон с самой Второй мировой, по итогам которой США создали ряд позиций, позволявших им следить, с одной стороны, за безопасностью в Персидском заливе и на Индийском океане, а с другой – за советской активностью и созданием форпостов. Теперь все это повторял СССР. Советские военные корабли были вновь введены в Индийский океан в конце 1960-х годов, чтобы поддержать новые революционные режимы, набиравшие силу в Судане, Йемене и Сомали, что тщательно культивировалось Москвой. Это дало Советам завидную опору в Адене, Могадишо и Бербере
[1812]. СССР, таким образом, получал возможность перекрыть доступ в Суэцкий канал, чего политики в США боялись годами
[1813].
ЦРУ внимательно следило за тем, как Советы систематически поддерживают рыболовецкую, сельскохозяйственную и прочую промышленность на побережье Индийского океана, включая Восточную Африку и Персидский залив. Предпринималось и обучение рыбаков, и развитие портовой инфраструктуры, и продажа или аренда рыболовецких судов по выгодным ценам. Эти жесты доброй воли были вознаграждены свободным доступом в порты Ирака, Маврикия и Сомали, а также Адена и Саны
[1814]. Советы также приложили значительные усилия для развития Ирака и Индии. Что касается последней, СССР поставил вооружение, составившее более трех четвертей военного импорта Нью-Дели в 1960-е годы, а в последующие десятилетия объемы возросли еще больше
[1815], было продано, в том числе, кое-что из наиболее хитроумного оружия Москвы – ракеты «Атол» и «Стикс», истребители МиГ-27 и МиГ-29 и миноносцы последнего поколения. Также Индия получила лицензию на производство боевых самолетов, в чем Китаю было отказано
[1816].
Сидение на двух стульях стало естественно для народов этой части света и продолжало оправдывать себя. В Афганистане появилось специальное слово, означавшее поиск поддержки обеих сверхдержав, буквально означавшее «без сторон», – bi-tarafi – оно стало использоваться для обозначения международной политики, нацеленной на выравнивание контрибуций от СССР и США. Как заметил проницательный наблюдатель в классическом докладе, опубликованном в 1973 году, афганские армейские офицеры, проходившие обучение в Советском Союзе и Соединенных Штатах с целью укрепления связей и построения отношений с будущими лидерами, могли сравнивать записи по возвращении домой. Талантливым офицерам было особенно очевидно одно: «Ни США, ни СССР на поверку не являются раем, изображаемым их пропагандой». Поэтому вместо того чтобы проповедовать новые перемены, побывавшие за рубежом возвращались домой убежденными, что Афганистан должен оставаться независимым
[1817].
