— Я не имею права говорить о том, что там производится, —
улыбнулся Колыванов, — но уверяю вас, что продукция именно этого завода
террористам вряд ли понадобится. Впрочем, мы можем оформить вам допуск и вы
сможете убедиться в этом на месте.
— Ядерное оружие, — снова повторил Мовсаев, — даже
обогащенный уран может стать источником страшной опасности. У террористов есть
деньги и возможности. Они могут сделать все, что угодно.
— Нет, — засмеялся Колыванов, — с этого завода не могут. Я
подам официальную заявку, но уже сейчас могу вам сказать, что компоненты, о
которых я говорил, совершенно неопасны для окружающих. — Я ничего не понимаю, —
удивился Мовсаев. — Как это неопасны?
— Там делают панели для управления. Только металлические
ящики, — улыбнувшись, признался Колыванов, — а всю начинку изготавливают совсем
в другом месте. Пустыми металлическими ящиками можно, в лучшем случае,
проломить голову одному-двум прохожим. Да и то, если они будут сильно пьяны и
не смогут увернуться от такой тары.
— Ясно, — Мовсаев тоже улыбнулся. — Но мы все равно поедем
на оба завода.
— Я бы рекомендовал скорее обратить внимание на мастерскую,
— посоветовал собеседник. — Там как раз хранение оружия налажено не совсем
должным образом. И, конечно, на воинскую часть, откуда можно вывезти сколько
угодно оружия.
— Вы думаете, террористы прилетели сюда, чтобы тащить через
всю страну обычное стрелковое оружие, которое можно купить где угодно на
Ближнем Востоке? — спросил Мовсаев; — Нет. Они прилетели за чем-то особенным.
Пошли на такой шаг именно потому, что в этих ящиках лежало что-то такое, что им
было чрезвычайно необходимо. Причем это наверняка не оружие. Это должна быть
внешне нейтральная продукция, которая может спокойно пройти в случае
необходимости таможенный досмотр. И которая может превратиться в оружие в руках
террористов.
— Интересная задача, — кивнул Колыванов. — В таком случае,
может, это действительно были наши панели. Хотя для чего они террористам, ума
не приложу…
— Во всяком случае, это были не автоматы. Что это за
химический комбинат, который указан в вашем списке?
— Обычный комбинат, — махнул рукой Колыванов, — кажется, там
производят химические удобрения для сельхозпродукции. Ничего особенного, но
предприятие в годы Советской власти тоже называлось «почтовым ящиком». На
всякий случай. Сейчас это обычный комбинат, хотя и режимный.
— А воинская часть? Какая это часть?
— Кажется, штаб полка или что-то в этом роде. Точно не знаю.
Но ничего особенного. Они находятся довольно далеко от города, в Нижнем Ингаше.
Туда можно добраться либо на поезде, либо на вертолете. На вертолете лучше, так
как от железнодорожной станции нам придется ехать еще около сорока километров.
А сейчас у нас дороги просто непроходимые. Прошли сильные дожди.
— В таком случае мы полетим вертолетом, — решил Мовсаев. —
Мы должны посетить все пять объектов. Если не найдем там ничего, начнем
проверку остальных организаций. И если понадобится, проведем здесь неделю, две,
месяц, но проверим каждое предприятие, даже школу и больницу, откуда могли уйти
ящики в Москву. Если, конечно, к тому времени мы еще не будем знать, что именно
лежало в этих ящиках.
— У вас мало времени?
— Очень. По нашим сведениям, террористы очень опасны. И они
готовят грандиозную акцию, о которой мы ничего не знаем.
— Тогда давайте начнем, — подвинул к себе список хозяин
кабинета. — И если понадобится, проверим каждую организацию. Но я по-прежнему
настаиваю на том, что с этих заводов ничего не могло пропасть.
Тель-Авив. 16 апреля 1997 года
Он открыл глаза и увидел сидящего рядом отца. И улыбнулся,
решив, что остался ночевать у родителей. Только затем он увидел, что отец в
белом халате и почувствовал резкий незнакомый запах больничной палаты. Дронго
приподнялся на локте.
— Где я? — удивленно спросил он.
— В больнице, — невозмутимо ответил отец. Сын повел взглядом
и увидел стоявший рядом с ним столик и надпись на бутылочке. Он пригляделся,
пытаясь прочитать. С изумлением отметил: буквы незнакомые. И тут он вспомнил
все.
— Мы в Израиле, — подтвердил отец.
— Это я понял, — откинулся на подушку Дронго. — Но что здесь
делаешь ты?
— А я прилетел к сыну, — невозмутимо сказал отец, — кстати,
твоя седая борода тебе совершенно не идет. Если ты захочешь встать с постели,
то сможешь ее сбрить.
— Встать. — Он посмотрел на себя, опасаясь увидеть
забинтованное тело.
Но все было внешне в порядке. Он поднял руки, пошевелил
ногами.
— Странно, я точно помню, что меня ранили, — пробормотал
Дронго.
— Нет, — возразил отец, — тебе просто повезло. Ты был в
арабской одежде, у тебя было небритое лицо и в руках ты держал пистолет. Тебя
вполне могли застрелить, но в последний момент штурмовик специального отряда
МОССАД решил выстрелить из газового пистолета. У них был приказ взять живьем
Салеха Фахри, в номере которого ты, очевидно, оказался не случайно. Поэтому
тебе и повезло. Если бы ты был в любом другом номере, тебя бы почти наверняка
пристрелили. Во всяком случае, остальных трех террористов они пристрелили.
— А Красавчик?
— Он ушел, — ответил отец.
— Откуда ты это все знаешь? — нахмурился сын.
— Здесь два дня вместе со мной дежурит очаровательная особа,
которая мне все рассказала. Между прочим, очень симпатичная, правда, она не
знает русского языка и мы общались по-немецки.
— Ты знаешь немецкий? — изумился сын.
— Я же был на войне, — улыбнулся отец. — Правда, тогда я был
восемнадцатилетним лейтенантом, но язык нас заставляли учить. С тех пор я
немного помню.
— И ты сумел понять все, что она тебе сказала?
— Конечно, нет. Но она приходила вместе с Павлом Гурвичем,
который мне переводил. Он говорил, что работает в «Сохнут», но, по-моему, он
работает в несколько другом ведомстве.
— По-моему, тоже, — засмеялся Дронго. Потом, подумав
немного, спросил:
— Но ты ведь не летаешь на самолете? Ты уже не летал лет
сорок? Как ты сумел сюда приехать?
— Когда у тебя будет сын и когда он будет постоянно
пропадать в разъездах, иногда попадая в больницу или в тюрьму, и когда тебе в
очередной раз сообщат, что он лежит в больнице, уверяю тебя, что ты бросишь все
свои дела и помчишься туда, где будет твой сын.
— Понятно.
— Они выпишут тебя через несколько дней, — продолжал отец, —
и мы можем уехать домой.
— Нет, — возразил он, глядя в потолок, — не сможем.
