Еще одна проблема связана с понятием «герой». Сегодня смысл этого слова во многом исказился и выхолостился, особенно в Соединенных Штатах. Вообще, право именоваться героями заслуживают только те отважные люди (не обязательно военные или полицейские), которые проявили готовность пожертвовать собой ради общего блага. Но когда человек погибает, скажем, в результате террористического акта, он — жертва, а не герой. Он не проявил мужества и заботы о других, просто случайно оказался в неправильном месте в неправильное время. Несомненно, мы должны оплакивать таких людей, но называть их героями неправильно с точки зрения случившегося и несправедливо по отношению к тем, кто проявил настоящий героизм, заботясь о благе других.
Еще одна важная вещь, которую необходимо помнить об образцах для подражания — и которую очень хорошо осознавали стоики, заключается в том, что эти люди не идеальны по той простой причине, что идеальных людей попросту не существует. Считать совершенство неотъемлемым качеством образца для подражания — значит устанавливать планку на недосягаемую высоту. Разумеется, некоторые религии именно так и поступают. Для христиан таким совершенным во всех отношениях является Иисус, но подражание ему — недостижимая цель, поскольку требует от верующих людей буквально сравняться с Богом. Будучи заведомо обреченными на неуспех, христианам приходится уповать на Божью милость как на единственный путь к спасению.
Стоики были людьми практичными и хорошими знатоками человеческой психологии, поэтому они подходили к этому вопросу иначе. В своем трактате «О стойкости мудреца» Сенека описал идеальный образец для подражания с точки зрения стоиков — мудрого человека. Вот что философ ответил своим критикам, считавшим, что он слишком высоко установил планку: «Теперь тебе не удастся возразить мне
[107], по твоему обыкновению, что такого мудреца, как наш, нет на свете. Мы не выдумали его, тщась приукрасить врожденные способности человека, он — не ложный плод разгоряченного воображения, но мы представляли и будем представлять его именно таким, каким он был, хотя такие люди являются, наверное, один на несколько столетий. Ибо великое и выдающееся над обычным уровнем толпы рождается не часто. Впрочем, я склонен думать, что тот самый Марк Катон, с которого мы начали наше рассуждение, явил собой еще более высокий образец мудрости».
Марк Катон, также известный как Катон Младший
[108], был римским сенатором и политическим противником Юлия Цезаря. Римский аристократ и дитя своего времени, Катон боготворил Римскую республику и не понимал, что она была построена на вопиющем неравенстве (хотя в империи, с которой он боролся, неравенства было еще больше), рабстве и военных завоеваниях. Так, в 72 году до нашей эры он участвовал в подавлении восстания рабов под предводительством Спартака и вряд ли хоть на минуту задумался о том, что этот бунт был реакцией на крайнюю несправедливость. Как и большинство римлян, его абсолютно не заботило неравноправное положение женщин в обществе. Словом, Катон совершенно не соответствовал современным представлениям о человеке, достойном подражания. Но такая точка зрения ошибочна, поскольку предлагает нам представить человека некой богоподобной сущностью, способной сделать то, чего не смог еще никто на свете: полностью преодолеть свое воспитание. Поэтому мы должны оценивать Катона по меркам его культуры и его времени. А по этим меркам его действительно можно считать достойнейшим образцом для подражания.
Катон был необычным ребенком. В 14 лет он спросил у своего наставника Сарпедона, почему никто не выступает против незаконных действий диктатора Луция Корнелия Суллы, на что Сарпедон ответил, что люди боятся Суллы больше, чем ненавидят. Катон воскликнул: «Почему же тогда… ты не дал мне меч — я бы убил его и избавил отечество от рабства!» Услышав такие слова, Сарпедон впредь зорко следил за Катоном, чтобы тот не совершил какой-нибудь слишком дерзкий поступок. Катон изучал стоицизм и, несмотря на унаследованное богатство, вел очень скромный образ жизни. В 28 лет он стал военачальником и во время похода в Македонию делил со своими легионерами все тяготы военной жизни — вместе с ними совершал пешие переходы, спал и ел. Солдаты боготворили его. Позже Катон поступил на гражданскую службу, где прославился своей неподкупностью, а в те времена (как и в последующие) это было большой редкостью среди чиновников. Вступив в должность квестора, он публично заклеймил сторонников Суллы, которые использовали доносы для незаконного обогащения и сведения личных счетов, и тех начали привлекать к судебной ответственности. Затем Катона отправили в «почетное изгнание» на Кипр, где он с неподкупной честностью заведовал государственной казной и собрал для Республики 7000 талантов серебра. Чтобы оценить грандиозность этой суммы, надо понимать, что римский талант серебра был равен 32,3 килограмма. Одного аттического таланта серебра, меньшего по весу, было достаточно, чтобы оплатить девять человеко-лет квалифицированного труда или заплатить месячную заработную плату экипажу боевого корабля триремы, состоявшему из 200 человек.
Под конец своей жизни Катон вступил в открытый конфликт с Юлием Цезарем, который последовал по стопам Суллы и объявил войну Римскому сенату. В 49 году до нашей эры Юлий Цезарь со своими легионами перешел Рубикон, сказав свою знаменитую фразу «Жребий брошен!» («Alea iacta est»). Остальное, как говорится, — история: после первоначальной неудачи Цезарь разгромил армию сената в битве при Фарсале в Греции. Катон отказался сдаваться и отступил со своими войсками в Утику — она находится на территории современного Туниса, — но Цезарь настиг его и в битве при Тапсе окончательно разгромил армию Катона и его союзников. Тот не хотел попасть в плен, потому что Цезарь наверняка использовал бы его в своих политических целях. Поэтому Катон поступил весьма по-римски: покончил жизнь самоубийством. Вот как об этом рассказывает нам Плутарх:
Он обнажил меч
[109] и вонзил себе в живот пониже груди; больная рука не смогла нанести достаточно сильного удара, и он скончался не сразу, но в предсмертных муках упал с кровати, опрокинув стоявший рядом столик со счетною доской, так что рабы услышали грохот, закричали, и тут же в спальню ворвались сын и друзья. Увидев его, плавающего в крови, с вывалившимися внутренностями, но еще живого — взор его еще не потускнел, — они оцепенели от ужаса, и только лекарь, приблизившись, попытался вложить на место нетронутую мечом часть кишок и зашить рану. Но тут Катон очнулся, оттолкнул врача и, собственными руками снова разодрав рану, испустил дух.
