– Господи, ну, конечно, нет, – сказала мама. Но не преминула добавить маленькую лекцию: – Хотя примерно до середины девятнадцатого века даже медики полагали, что подобное случается. Если человек выпьет много алкоголя, а затем поднесет ко рту огонь, возгорятся винные пары, а после вспыхнет остаток алкоголя в желудке. А потом горение будет поддерживаться за счет подкожного жира. И пациент сгорит весь… Церковь трактовала подобные случаи как божье наказанье за грех неумеренного пьянства… Только в середине девятнадцатого века доказали, что такое невозможно.
– Невозможно почему?
– Долго объяснять. Извини, родненькая, я к докладу готовлюсь…
Наташа вздохнула. Нечего и спрашивать маминого мнения про сгоревшую березу. Ясно, что она скажет: хулиганы постарались.
А мама тем временем взглянула на часы:
– Ночь на дворе. Ты завтра на работу-то собираешься?
Наташа тяжело вздохнула:
– Придется… Разбудишь?
Мама фыркнула:
– Попробую, конечно.
Семь утра – для Наташи время убийственно раннее. Обычно маме с огромным трудом удавалось вытащить дочку из постели. Наталья брыкалась, заворачивалась в одеяло и ворчала в полусне: «Не пойду я на эту работу!»
Елена Витальевна с возмущением говорила мужу: «С таким подходом Наталья карьеры не сделает!» Максим Петрович только плечами пожимал. А если бывал дома и в хорошем настроении, то сам приходил будить дочку. Для этого он применял авторский и совершенно непедагогичный метод. Являлся к ней в комнату с подносом, на котором дымился кофе, сваренный по его собственному рецепту. Папа подносил чашечку к Наташиному лицу, она вдыхала горячий, терпкий аромат – и просыпалась сразу, не прячась под подушку от перспективы нового рабочего дня.
– А мне кофе? – вскидывалась Елена Витальевна.
– Так ты ж давно проснулась!
– Ничего, я лягу, – хладнокровно говорила мама, снова укладываясь в кровать.
И папа отправлялся в спальню с еще одной чашечкой кофе. Иногда, пока Наташа нежилась в постели, отгоняя утренний сон, папа с мамой задерживались в спальне на время, которого бы хватило на пять чашек кофе.
Наталья в таких случаях цинично говорила маме:
– Ну вот и отлично, кожа уже подпиталась. Маску делать уже не надо.
А разрумянившаяся Елена Витальевна делала вид, что смущается:
– Наташка, ну что ты такое говоришь!
…Сегодня Максима Петровича дома нет – уехал на конференцию в Гаагу. А Наташа почему-то проснулась аж в шесть утра. Повертелась, призывая сон, – бесполезно. Голова была свежей, а настроение – наиотличнейшим. Не спится – ну и не надо. Она с удовольствием повалялась в кровати, наблюдая, как солнечные лучи все наглее и наглее прорываются сквозь плотные шторы. Потом валяться надоело. Она подсела к зеркалу и внимательно изучила свое отражение.
Наташа давно заметила, что каждое утро она выглядит по-разному. Иногда лицо бледное, и глаза на нем смотрятся большими-большими. Иногда румянец во всю щеку. Он ей идет, конечно, но тогда физиономия кажется простоватой. Мама-врач всегда удивлялась Наташиным превращениям. «У тебя ничего не болит? Как ты спала?»
Но Наталья заметила, что ее внешний вид никак не связан ни с самочувствием, ни с ночными кошмарами. Просто организм по утрам сам решает, какую роль ей сегодня играть. Будет ли она бледной и загадочной принцессой. Или хохотушкой-резвушкой. Или скромной абитуриенткой.
Этим утром она выглядела нейтрально. Цвет лица неплохой, глаза – не красные. Картину портил прыщик на лбу. Незваный гость появился еще вчера. Наташа послушалась маминого совета – протерла его на ночь спиртом. Очень надеялась, что к утру подлец подсохнет, а то и вовсе сойдет на нет. Однако негодяйский прыщ лечению не поддался и за ночь вымахал до гигантских размеров.
Опасливо косясь на дверь – не вошла бы мама, ярый борец с антисанитарией, – Наташа прыщик выдавила. Что еще остается делать, если официальная медицина оказалась бессильной? Потом оделась и принялась подщипывать брови. За этим занятием ее и застала удивленная Елена Витальевна. Первым вопросом, конечно, было:
– Ты не заболела?
Ох уж эти врачи! И одновременно мамы.
Наталья фыркнула:
– Разве больные станут брови выщипывать?
Мама подошла к Наташе, поцеловала в лоб – явно не просто из нежности, а с умыслом – заодно проверила, нет ли температуры. И только убедившись, что дочка здорова, сказала просительно:
– Слушай, раз ты уже одета… Может, гренки пожаришь?
Наташа выдернула последнюю бровинку, выбивавшуюся из идеально-прямой линии:
– Хитрюга ты, мамик! Я еще маску хотела сделать до работы.
– Да зачем тебе маска! И так хороша, первый сорт.
– А мне нужно, чтобы был высший.
– Влюбилась, что ли? – заинтересовалась Елена Витальевна.
– Нет, что ты! – слишком поспешно ответила Наташа. – Мы вчера познакомились только.
– Ну, все бывает. Я в твоего отца с первого взгляда втюрилась, – со знанием дела сказала Елена Витальевна. – Ну ладно, гренки-то будут? А то я тоже хотела себе маску сделать. К нам сегодня академик приезжает.
– Ага! Папа – в Гаагу, а мама – к академику.
– Тс! – Елена Витальевна сделала вид, что испугалась. Она никогда не обижалась на дочкины «подколки». Тем более что академик был румян, молодцеват и остроумен. Наташе он тоже нравился. И чего тут такого, что мама в его присутствии хочет выглядеть хорошо?
Наталья помчалась на кухню. Конечно, она сделает гренки. И кофе сварит. И даже приготовит для мамы чудодейственный «секрет Клеопатры».
«С чего это такое хорошее настроение? И проснулась сама… – думала она, окуная кусочки хлеба в молоко с сахаром и бросая их на горячую сковородку. – Неужели потому, что сегодня мне, наверное, позвонит Алеша Данилов?.. Ну и позвонит… Подумаешь… Мне многие звонят. И этот Алеша ничем от них, многих, не отличается. Такой же молодой, щенячий, бестолковый».
Но настроение не слушалось доводов разума. Оно было хорошим – вот и все. Оставалось только радоваться – будущему Алешиному звонку или просто тому, что все замечательно. И улыбаться – весне, любимому хомяку Баскервилю, своему отражению в зеркале… И делать добрые дела. Одно она уже сделала – накормила мамика до отвала гренками. Теперь попробуем на работу не опоздать.
Обычно Наташа, как ни старалась, всегда задерживалась минут на десять. За целый год вовремя приходить так и не научилась. Она всегда честно старалась выйти пораньше. Но разве ее вина, что в последнюю минуту у нее «ехали» колготки, отваливался каблук, терялся кошелек… Начальник сначала грозился уволить и даже пожаловался на Наталью Максиму Петровичу, своему другу.
Родительский втык Наташе не помог. А начальник к ее маленьким опозданиям в конце концов привык и даже не ворчал. Говорил философски: «Что с тобой поделаешь. Утром на пятнадцать минут опоздала – вечером на час задержишься».
