Боян помнил то летнее утро, когда в его офис ворвался Краси Дионов с двумя своими мордоворотами. Их вид не предвещал ничего хорошего, под блестящими, словно шитыми по одному образцу пиджаками, стыдливо торчали кобуры пистолетов.
— Пошла вон, сучка, — Краси зыркнул на Фанчу зловещим водянисто-голубым глазом, и она застыла от испуга, не в силах стряхнуть пепел с сигареты.
— Только если ты выставишь и своих молодцев, — сообразительно заявил Боян.
Движением руки Краси отослал своих бритоголовых братков, Боян кивнул Фанче. Они с Дионовым остались одни. И только теперь его охватил леденящий, парализующий страх — но совсем не тот абстрактный, вытесняющий все страх, какой он испытывал в присутствии Генерала — сейчас он представил себя на полу с переломанными ребрами, выбитыми зубами, всего в крови и с одной лишь мыслью: как можно скорей потерять сознание, раствориться в спасительном небытии. Краси протянул руку, схватил со стола вазу с белыми гвоздиками и грохнул ее о пол. Этот отрежиссированный спектакль дал возможность Бояну прийти в себя — звук брызнувшего хрусталя вывел его из оцепенения.
— Как тебе пришло в голову, сучонок, перейти мне дорогу? — голубой глаз Краси резанул холодным блеском, будто и вправду был стеклянным.
— В Зоопарке, перед клеткой с обезьянами, — без тени иронии миролюбиво ответил Боян.
— Да ты ж мне кислород перекрыл.
— Это ты все время на меня давишь… вздохнуть не даешь… — Боян понял, что стоит в углу комнаты и отступать дальше некуда. Он собрался и, сделав усилие, шагнул вперед. Поднял правую руку и приложил ее к сердцу в тайном масонском знаке. — Перекрыл мне кислород, а я с помощью своих складов в «Илиенцах» просто развязал себе руки.
— Ничего ты не развязал, засранец, сейчас мои парни вышибут тебе мозги… — но масонский знак он распознал без сомнения. Они ведь были членами одной ложи Вольных каменщиков, одновременно прошли через ритуал таинства посвящения и пусть только на словах, но были духовными братьями. Тайный знак все-таки вывел его из равновесия.
— Я предложу тебе сделку, — наугад ляпнул Боян, у него и в мыслях не было никакого предложения. Краси был на Магуре царьком, все знали, что он — один из крестных отцов, дон Карлеоне подземного мира. На него работала половина полиции, он выпивал в «Шератоне» с судьями и прокурорами, в парламенте с его подачи прошел закон об азартных играх. Боян лихорадочно думал, от страха у него лопнула губа, он слизнул языком соленую каплю крови.
— Виски… — решился он наконец.
— Я болгарин, пью только ракию, — Краси швырнул на пол пепельницу.
— Будем ввозить виски, это солидная прибыль.
— А кто его будет ввозить, мудила?
— Тони Хури, — Боян глубоко вдохнул и сделал еще один решительный шаг из угла.
— Этот ливанский козел — мошенник.
— Пусть так, но он мой компаньон в «Юнион табако», а воровать у себя глупо, ведь так? Тони предлагает по три доллара за бутылку, а здесь мы пустим по семь.
В офисе густо запахло мошенничеством и деньгами, и Краси это моментально почуял, глубоко вдохнул, задержал в себе этот запах, насладился им и выдохнул через рот.
— Все не так просто, малыш, здесь одного дядюшки Георгия недостаточно, таможенники с нас семь шкур сдерут.
— Профсоюзы создали свои фонды, а они едят у меня с руки, — бесстыдно соврал Боян и вытянулся в кресле.
Теперь пришла очередь Краси Дионова лихорадочно мыслить — он зашагал по комнате, отшвырнул ногой кусок хрустальной вазы и остановился у окна. Вдали умиротворяюще зеленела Витоша.
— Неплохо бы заработать мелочь, детишкам на молочишко, — преобразившись, Дионов повернулся к Бояну карим глазом, а он лучился теплотой и задушевностью, — но разве это так делается, умник? Да приди ты ко мне, мы накрыли бы поляну, выпили бы, закусили в нашем ресторанчике, спели бы, если нужно. Приди и скажи: «Краси, собираюсь покупать склад». Мы с тобой и «Илиенцы» бы располовинили, дружище.
Они договорились встретиться через два дня в ресторане Краси, Бояну оставалось ровно сорок восемь часов, чтобы взять штурмом какой-нибудь профсоюз и ровно столько же времени, чтобы обуздать свой страх.
Когда Фанча вернулась в номер, ее лицо благоговейно сияло, во взгляде читалась преданность обожравшейся суки, мечтающей о ласковой руке хозяина. Боян вырос в ее глазах, проявив неожиданную для нее изворотливость. Она любовалась им, словно куском свинины, благополучно избежавшим кухонной мясорубки. До сих пор она даже не пыталась скрыть свое пренебрежение — он был всего лишь приложением к вечно голодному Тони, она просто его терпела. «Интересно, а Тони — тоже масон?» — мелькнуло у него в голове, но вряд ли Фанча знала ответ на этот вопрос, впрочем, это было и не важно.
— Я сейчас все уберу, шеф, — она впервые так его назвала, — но сначала мне нужно принять душ, а то я вся вспотела. — Потом тихонько хихикнула: — Досталось вам, да, шеф?
__________________________
Часть вторая
«Знающий людей — благоразумен. Знающий себя — просветлен. Побеждающий людей — силен. Побеждающий самого себя — могуч. Знающий достаток — богат. Кто действует с упорством — обладает волей. Кто не теряет свою природу — долговечен. Кто умер, но не забыт — бессмертен»…
«Военное искусство гласит: „Я не смею первым начинать, я должен ожидать. Я не смею наступать хотя бы на вершок вперед, а отступаю на аршин назад. Это называется действием посредством недеяния, ударом без усилия. В этом случае не будет врага, и я могу обходиться без солдат. Нет беды тяжелее, чем недооценивать противника“».
«…Недооценка противника повредит моему сокровенному средству (дао). В результате сражений те, кто скорбит, одерживают победу».
Лао-Цзы. «Дао Дэ Цзин»
(«Канон Пути и Благодати»)
/Перевод Ян Хин-Шуна/
Как-то воскресным днем антиквар Борислав и его жена появились у меня на пороге и вместе со зноем принесли с собой настроение летней беззаботности. Он оказался высоким представительным мужчиной лет сорока с невинным располагающим выражением лица, как у младенца, и чуткими пальцами фокусника, а она — простоватой бабенкой, неуемной болтушкой. Ее звали Валя. Они осмотрели мои картины и коллекцию карманных часов, беспардонно нас отстраняя, обошли всю квартиру, по-свойски заглянули даже в кухонный буфет, в шкафы мамы и Вероники, осмотрели все предметы.
— А чего у тебя нет майсена? И икон нет. Ты, парень, где работаешь?
— Я писатель, — скромно ответил я.
Валя задумалась. Облизала свои густо накрашенные, кроваво-красные губы и сочувственно закивала:
— Оно-то так… теперь нет стыдных профессий.
В полчаса они осмотрели все, зашли даже в комнату к отцу, не обошли своим вниманием и ванную:
