— Какая красота!.. — воскликнула Мирослава, дополнив недосказанное глубоким вздохом.
Она явно воодушевилась, обежала весь дом, бегло скользнула хмурым взглядом по комнатушкам, сунула нос даже в подвал, из которого еще не выветрился запах перекормленных гусей.
— Так, значит, электричество здесь есть, — она вытащила нечто вроде анкеты и обводила кружками соответствующие пункты, — вода есть, канализации нет…
— Есть яма для сточных вод за домом, — уточнил я.
— Канализации нет, участок — двадцать соток, наследники «чистые», мать и сын, недвижимость не заложена. Цена сорок тысяч долларов.
Она недоверчиво посмотрела на меня, словно боясь, что я ее обманываю.
— Почему вы так дешево продаете это волшебное место?
— Мне срочно нужны деньги, — ответил я, — для другого волшебства.
— Понимаю, — кивнула Мирослава, — сейчас все спешат отделаться.
— От чего? — поинтересовался я.
— Да от всего. Просто так.
Через три дня она позвонила и с восторгом собаки, к которой вернулся долгожданный хозяин, сообщила, что нашла солидного клиента, готового совершить сделку прямо завтра.
— Но ведь ключ у меня, — испугался я, — он еще не осмотрел дом.
— Он все равно его снесет, клиента интересует участок.
«Вот этого ни в коем случае нельзя говорить маме», — подумал я.
— Как вы предпочитаете получить деньги? Наличными? — торопилась брокер.
— Вы меня озадачили, — я попытался увильнуть от прямого ответа. — Все так скоропалительно…
— Ну, за такую цену… — я вас предупреждала. — Клиент весьма заинтересован в сделке.
Я позвонил своему другу Живко и попросил его прислать мне завтра своего адвоката, и со страхом стал ждать завтрашнего дня. Ночью я не сомкнул глаз, утром мне по-прежнему было страшно, когда мы все собрались у полной дамы нотариуса в ее офисе у площади Журналистов. Клиент действительно выглядел вполне солидно, нувориш, разбогатевший на производстве подсолнечного масла. Он ужасно торопился. Грузный, плешивый дядька с влажными руками небрежно подписал бумаги, раскрыл свой кейс, достал четыре пачки стодолларовых купюр и, к всеобщему удивлению, машинку для счета денег. Отодвинув на столе у нотариуса ее настольную лампу, он включил в розетку электрическую счетную машинку для купюр, и та молниеносно пересчитала все деньги.
— Подпись я поставил, купюр ровно четыреста, все, я тороплюсь. Мне было очень приятно, господин… — он даже не потрудился запомнить мою фамилию.
— Не исключена вероятность, что среди купюр могут оказаться фальшивые… — адвокат Живко, высокий, худой и педантично аккуратный мужчина в очках кивнул в сторону кучи денег.
— Проверка — высшая форма доверия, — ухмыльнулся клиент, — отнесите их на проверку в банк, но я тороплюсь, господин…
— Сестримски, — не сдержался я.
— Совершенно верно, Сестримски. — Он вытащил бумажник, долго выбирал самую засаленную пятидесятидолларовую купюру, затем протянул ее мне, — это за банковскую экспертизу. Я вам полностью доверяю. Вы можете подписать мой, — он сделал ударение на слове «мой», — нотариальный акт после проверки. Следовало бы обмыть сделку, но меня ждут дела. Всего доброго, — и демократично протянул мне руку. Я пожал ее с чувством, что сжимаю пухлый скользкий блин.
Мы с Мирославой смотались в «Булбанк». Сотрудница банка проверила все купюры и вернула их нам со вздохом сожаления — все были настоящими. Мы направились обратно к нотариусу, я нервничал. Ее окно с прочной металлической решеткой выходило прямо на парк царя Бориса. Когда мы вышли на улицу, улыбка Мирославы изобразила меланхолическое, сочащееся кровью сердце.
— Мы могли бы выпить по чашечке кофе, — неизвестно почему, она кивнула в сторону парка.
— С этой кучей денег… — я кивнул на мамин учительский портфельчик, который держал в руках.
— Да, это я не подумала, но позвольте спросить, — она смущенно взглянула на меня, — вы тот самый Сестримски, который так много писал о власти?
— Да, — не стал я запираться.
— Я читала ваши книги, — мечтательно произнесла Мирослава. — И вполне вас понимаю, сейчас все стараются избавиться…
Домой я вернулся часа в два и тут же набрал телефонный номер Борислава.
— Алло! — у него был привычно-бодрый, многообещающий голос.
— Дача продана, — сообщил я, — у меня на руках сорок тысяч долларов. Они прямо передо мной, я на них смотрю.
— Марти, значит, мы теперь богаты, — он замолчал. Ему было нужно время, чтобы поверить. Я представил себе, как он теребит мочку уха. — Но Вале ни слова, ты же знаешь…
— Мне теперь кажется, что я совершил ошибку.
— Чепуха… — он что-то объяснил жене, сгоравшей от нетерпения, и передал ей трубку.
— Значит, ты продал дачу, — зазвенел в трубке ее голос, — ну вот, самое время теперь сделать ремонт в ванной и поставить в квартире стеклопакеты, немецкие «Саламандр».
— Эти деньги нужны мне для других целей.
— Не скажи, «Саламандр», это «Саламандр», Марти, самая престижная фирма в мире. Такие рамы у тебя ни в жизнь не пожелтеют. Чтоб «Саламандр» да пожелтел! Это просто абсурд!
— Для совсем других! — резко заявил я.
— Мы сегодня с моей половиной ходили на выставку строительных материалов «Стройко» в зале «Универсиада». Смотреть ламинированные напольные покрытия. Выбор огромный — от пятнадцати до сорока долларов за метр. Но там был слишком темный ламинат. А твой архитектор велел, чтоб пол был цвета меда — светлого пчелиного меда. Поэтому с выставки нас направили в офис фирмы. Мы схватили такси…
Пока она молола языком, я пожарил яичницу из трех яиц, съел ее, вымыл посуду и сходил в туалет. Я сильно нервничал.
— …и решили, ну его, этот ламинат, купим настоящий паркет, дубовый, он толще и его можно циклевать.
— Чего же вы таскались на эту выставку?
— Во, и я себя спрашиваю, чего? Передаю трубку благоверному, он тут хочет тебе что-то сказать…
— Борислав, завтра в десять я за тобой заеду, — хмуро буркнул я.
— Правильно Марти, пора съездить к твоему Живко по поводу картин.
Я положил трубку. Разделся и лег в постель, положив с собой рядом мамин портфельчик. Попытался было читать, но…
Вечером вся наша королевская рать собралась в гостиной. Темнело, но у меня не было сил встать и включить верхний свет. Мама с Катариной сидели на диване, Вероника — в кресле, я — на табуретке у идиотского компьютера. Я достал все четыре пачки долларов и выложил их на журнальный столик. Мы молча их созерцали. Никто не шевелился. Все казались пришибленными и, вероятно, напуганными.
Сероватые купюры нереально идеальными стопочками лежали на столе, а мы чинно сидели вокруг них.
